* * *
Минул почти
месяц после коронации. Улеглась суматоха, стала привычной груда дел, жизнь во
дворце вошла в обычное русло. И стало уже невозможным оттягивать то, что он
собирался сделать сразу же, едва опустил клинок после поединка с Густавом. Уже
нельзя было отговориться нездоровьем: раны затянулись, возможным стало жить не
на пределе сил, все реже грызла боль… но на душе лежал камень. И чтобы сбросить
его, чтобы не прятать глаза от самого себя, чтобы ночью не просыпаться в липком
поту и до утра не ворочаться, не зная, куда деться от памяти, он был обязан это
сделать. Каждый день король давал себе слово: вот сегодня, и каждый день
находилась причина не ехать, отложить… как он сможет выстоять под взглядом
того, кто отдал ему сына?
И когда тянуть
дальше было уже нельзя, Патрик поклялся сам себе: сегодня. Ближе к вечеру приказал
оседлать коня и оделся в простой темный костюм. Он не хотел брать с собой
никого, но уговорили: не по чину, да мыслимо ли, а вдруг что случится? Глупцы,
все, что могло, уже давно случилось, и самое страшное, самое больное должно
произойти сегодня, так чего же еще бояться?
Дом графа
Дейка, прежде шумный, полный смеха и голосов, всегда окна нараспашку, был
теперь тих. Трое старших дочерей графа уже вышли замуж, одна училась в пансионе
мадам Ровен, в том, который в свое время закончила Вета. Остальные девочки
вместе с графиней еще жили в загородном поместье, куда Дейки всегда уезжали на
лето. Оттого, наверное, такой непривычной показалась Патрику тишина пустых
коридоров и лестниц, нарушаемая только голосами слуг.
Сам граф
постарел. Сильно постарел. Прежде прямой и статный, он заметно ссутулился и
стал совсем седым, резче прорезали лицо морщины. Говорили, что в последний год
у него было плохо с сердцем.
Яркие
солнечные лучи заливали большую гостиную – сколько игр здесь когда-то было
сыграно, сколько песен спето… вот он, клавесин в углу, на нем так чудесно
играла Анна, сестра Яна… у картины на стене склеен угол тяжелой рамы – это они
с Яном однажды попали в нее диванной подушкой и уронили на пол… нет, лучше не
вспоминать! Патрик обернулся к стоящему перед ним худому, молчаливому человеку
в темном камзоле, и собственные слова приветствия показались ему чужими и
натужными.
А кресла
другие. Новые. Мягкие. Вышколенные слуги бесшумно поставили на низенький столик
поднос с напитками и исчезли, не нарушая тишины даже звуком шагов. Несколько
минут хозяин и гость, опустившись в кресла, рассматривали друг друга.
- Господин
граф, - негромко проговорил Патрик. – Я приехал к вам не просто так и… и привез
вам тяжелые вести.
- Я
догадываюсь, Ваше Величество, - медленно ответил Дейк, - какие именно это будут
новости. Вы хотите рассказать мне о сыне?
- Да.
- Я слушаю
вас, Ваше Величество.
Не в силах
вынести спокойный и твердый взгляд Рауля Дейка, Патрик отвел глаза.
- Ваш сын… Ян
погиб.
Очень громко
тикали большие настенные часы. Треском ломающейся ветки прозвучал в тишине
вопрос:
- Когда?
- Четыре года
назад. Почти сразу после нашего побега.
Граф не
изменился в лице, но глаза его потемнели.
- Я это знал,
Ваше Величество, - помолчав, сказал он. - Все это время – с тех пор, как узнали
о вашем побеге - я и моя жена… мы понимали, что если бы Ян был жив, он
обязательно дал бы знать о себе. Я знал… я это знал.
Он помолчал.
Оттянул воротник камзола, прямо взглянул в глаза королю.
- Как он
погиб?
Патрик прерывисто вздохнул. Слова не шли с
губ, хотя, видит Бог, он готовился к этому разговору – но так и не может
рассказать обо всем спокойно. Да и можно ли говорить об этом спокойно?
Но надо.
Рассказ его
был долгим, и все это время Дейк не сводил взгляда с лица короля. Этот взгляд
пронзал, как лезвие клинка; он словно спрашивал – почему ты, а не он остался
жив? И нужно было выдержать его до конца, и это было испытание длиною в жизнь,
и никогда еще, никогда в жизни ему не было так больно. Патрик готов был снова
вынести самую страшную муку – только бы не этот взгляд, пронизывающий до
костей, только бы не это стальное молчание. Даже когда умирала Магда, ему не
было так больно.
И когда он
умолк, граф сжалился, наконец, и отвел глаза.
Они сидели
друг напротив друга и молчали.
Патрик
попытался было сказать, что… и понял, что добавить больше нечего. Сказать «мне
очень жаль»? Это будет жестоко и пошло. Сказать «я его никогда не забуду»? Но
неужели именно такие слова нужны сейчас этому прямому, как клинок, человеку,
которого ломает на глазах тяжелое, черное, словно ночь, отчаяние?
И они молчали,
сидя друг напротив друга.
- Благодарю
вас, Ваше Величество, - проговорил, наконец, Дейк. – За рассказ… и за сына.
Мне… легче оттого, что – там – он был не один.
Оглушительно
тикали в тишине часы.
- Господин
граф… - голос Патрика звучал глухо, но твердо. – Мне нечего сказать вам в
утешение. Я не смог вернуть вам сына. Эту вину никогда невозможно загладить. Но
я могу попытаться заменить вам Яна. Вы и ваша жена никогда ни в чем не будете
нуждаться. Ваши дочери получат образование и приданое. Все, что смогу, я сделаю
для вас.
Граф Дейк
кивнул.
- Благодарю. А
теперь… прошу, уйдите, Ваше Величество. Мне хотелось бы остаться одному.
Простите меня.
Долю секунды
Патрик всматривался в его лицо. Затем сухо кивнул, поднялся и вышел.
Уже идя по
усыпанной гравием дорожке к воротам, он поднял лицо к небу. Очень не хватало
воздуха. Господь милосердный, за что Ты так наказываешь меня? Почему не я, а он
остался там, в проклятом том лесу, в зарослях вереска? Почему? Кому и зачем
было нужно, чтобы я выжил, Господи?
Порыв
налетевшего ветра хлестнул его по лицу.
Отец, отец,
что же ты наделал…Неужели то, что ты сделал со всеми нами, было настолько нужно
для страны? Где грань, за которой необходимость и желание блага превращаются в
преступление?
Если бы жизнь
твоего сына была под угрозой, спросил сам себя Патрик, ты поступил бы так же?
У меня нет
сына, ответил он. Я не могу поступить так же…
…Солнце клонилось к закату, ветер гнал по небу
облака. Шумные улицы города казались совсем чужими, было тяжело дышать. Куда же
это он заехал? Патрик прерывисто вздохнул, расстегнул крючок камзола,
огляделся. Как-то он проехал Ворота, проскакал почти через все предместье,
очутившись почти на самой окраине Леррена. Надо поворачивать назад, к центру… к
дому…
Дорога шла в гору, и король пустил коня шагом. Свита
почтительно держалась сзади, переговаривались вполголоса. Где-то в переулке
гомонили женщины, пахнуло запахом свежих булочек… как быстро люди привыкли к
тому, что снова мир – вот, хлеб пекут, уже из муки нового урожая.
Патрик ехал, отпустив поводья, почти ничего не
замечая. И потому не сразу увидел, как на мостовую – прямо под ноги идущим хоть
и шагом, но быстро лошадям - выкатился светлоголовый мальчишка лет двух-трех. А
когда заметил, оставалось одно – резко натянуть повод, останавливая коня в
каких-нибудь дюймах от крошечного живого комочка. Патрик быстро спешился,
наклонился над мальчишкой:
-
Живой, малыш?
В этот же миг
раздался негодующий, оглушительный рев.
Мальчишка
остался жив и даже не поцарапан, но перепугался – и потому орал громко и
вдохновенно. Спустя несколько мгновений - даже сквозь плач его - послышался
громкий, отчаянный женский крик:
-
Янек!
Ножом по сердцу
ударило имя. Король неумело поднял малыша на руки.
-
Это ты, что ли, Янек? Ну, не ушибся ведь? Что
ревешь-то?
По
улице опрометью летела к ним молодая женщина в одежде простолюдинки. Подбежала,
выхватила малыша из рук короля, прижала к себе…
-
Ян!! Живой, Господи…
Чепец слетел с
ее головы, пепельные волосы раскатились по плечам, упали на лицо. Женщина
прижимала к себе мальчишку и лепетала что-то невнятное, благодарное… малыш
умолк и только всхлипывал на руках у матери.
-
Смотри за ребенком, - бросил ей Патрик и повернулся
было, чтобы уходить…
…
но сдавленный, горловой всхлип остановил его, заставил вздрогнуть:
-
Пат…рик…
Он
обернулся.
Огромные глаза
смотрели с белого, как бумага, лица, с которого вмиг слетел румянец быстрого
бега и волнения. Белые губы шевелились почти беззвучно, что-то шепча. Глаза…
зеленовато-карие… знакомые… такие родные глаза.
И так тяжело
вдруг стало вымолвить – имя, единственное на свете, родное имя…
-
Ты… - тихо сказал король – и не посмел коснуться ее
щеки, уронил руку. – Ты… Вета.
Она
смотрела, смотрела на него.
-
Вета… - повторил Патрик. – Моя… Вета.
Женщина
кивнула, прижимая к себе ребенка. Луч заходящего солнца скользнул по ее лицу,
порыв ветра разметал пепельные пряди.
-
Ваше Величество… - робкий оклик сзади, невнятный шепот за спиной, ржание
лошадей.
Мальчик
всхлипнул еще - и умолк, потянулся к незнакомому человеку, привлеченный
красивыми, большими пуговицами костюма. Большой лист каштана спланировал с
дерева прямо на его золотистую макушку.
-
Твой? – спросил Патрик, указывая на малыша - словно это
имело в ту минуту какое-то значение.
Она
кивнула снова. А потом сказала спокойно и строго:
-
Твой.
Молчали за их
спинами онемевшие придворные, тихонько вздыхали и фыркали лошади. Оглушительно
орали над головами ошалевшие от счастья птицы.
Март 2010 –
ноябрь 2012
Огромную благодарность автор выражает
Анне Узденской
Майе Боржемской
Владиславу Чинючину
Марии Филенко
Ярославе Забелло
Людмиле Куванкиной
Юрию Винокурову
Анне Родионовой
Татьяне Колабиновой
– за помощь, ценные советы, критику,
редакторскую правку и моральную поддержку во время написания этого текста.
|