* * *
Полковник де
Лерон, граф Ретель, капитан Фостер, полковник Эдвард Дьерт смотрели друг на
друга и молчали.
- Что будем
делать, господа? – спросил, наконец, Дьерт. – Уже почти три недели прошло...
На лица их
падали красные лучи заката.
- Взят? –
спросил, наконец, де Лерон.
- Почти
наверняка, - хмуро откликнулся Ретель.
Они снова
замолчали.
Закат угас, в
комнату протянулись сумерки. Рыжий сеттер вошел и положил морду на колени
хозяину.
Вопросительные,
ожидающие взгляды, наконец, остановились на Ретеле.
- Что же, -
проговорил граф. – Значит, взят. Но в любом случае дело нужно довести до конца.
Если его высочество жив, это единственное, что мы можем для него сделать.
- Это если
жив, - глухо откликнулся де Лерон.
* * *
Охрана у
дверей камеры менялась каждый день, чтобы не допустить возможности сговора и
побега. Конечно, кандалы – ручные и ножные; ну, хоть к койке не привязывали, и
на том спасибо. В первые дни, когда Патрик был еще достаточно силен и крепок, в
камеру к нему иначе как втроем-вчетвером не входили – боялись. Но он, подумав,
решил не сопротивляться – смысла не было. Все равно скрутят и уволокут, а силы
терять не стоит.
Кормили
сначала неплохо; правда, через несколько дней еда стала напоминать помои, но в этом,
видимо, было особое указание Густава – голодом можно сломать любого, быстро и
просто. Несколько раз, приходя по ночам, ему украдкой подсовывал куски хлеба
Мартин, но этого все-таки не хватало. Камера была сырой и прохладной – по
летнему времени в тюрьме уже не топили. Впрочем, скоро Патрик перестал
чувствовать холод – озноб, бивший его во время лихорадки, от температуры
снаружи не зависел.
Им овладело
странное чувство беспечности. «Делай что должно, и будь что будет» - вот когда
он понял, что значат эти слова. Он должен молчать, вот и все. И искать
возможность побега, даже если шансы на это с каждым днем падают.
Мартин
приходил каждую ночь, ухаживая за арестантом с ловкостью опытного лекаря. Менял
повязки, поил какими-то отварами, порой вполголоса говорил несколько
успокаивающих слов, но больше молчал. Он перестал, наконец, советовать –
безусловно, от чистого сердца – выдать Густаву все, что того интересовало, и
Патрик был ему за это бесконечно благодарен.
С Густавом
они виделись только в пыточной камере и не каждый раз. Бывало, обрабатывал его
один Мартин – в такие дни бывало легче, потому что усердствовать палачу было
особенно не перед кем. Но раз в два-три допроса король присутствовал
обязательно; сидел в углу, закинув ногу на ногу, и время от времени повторял
одни и те же две фразы: размеренные, повторяющиеся раз за разом. Фразы эти -
«Отречение, Патрик» и «Кто тебе помогал?» - уже снились Патрику во сне.
В первое
время допросы повторялись каждый день, но потом пришлось притормозить - не
из-за того, что Густаву надоело или он переключился на другое, а из-за
невозможности допрашиваемого быть употребленным в дело в пригодном состоянии.
Патрик теперь плохо переносил боль – видимо, после каторги и ранений
сопротивляемость боли упала, пусть и прошло уже два года. Он терял сознание
после первого десятка ударов, после одного прикосновения железа, после первых
секунд на дыбе. Конечно, его приводили в чувство с помощью оплеух и ледяной
воды, но все приходилось начинать сначала. Король ругался, Мартин растерянно разводил
руками – а что я могу сделать? – а Патрик через силу усмехался разбитыми
губами. В такие минуты им овладевало странное состояние легкости и нереальности
происходящего. Вот я, а вот мое тело; вот боль, но она – не я, она проходит
сквозь меня и утекает дальше, через каменный пол, вниз, к центру Земли. Жаль
только, что расплатой за это становились долгие мучительные часы в камере,
когда все ощущения возвращались, и боль грызла тело железными щипцами. Но потом
он все равно терял сознание, и в чувство его приводил уже Мартин. Все чаще
Патрик по несколько суток отлеживался в камере, чтобы быть в силах хоть как-то
отвечать на вопросы. Впрочем, он и в беспамятстве повторял одно и то же: «Нет».
И все-таки он
не терял надежды. Вечерами и ночами, когда его оставляли в покое, пытался
разговаривать с охраной, надеясь склонить их на свою сторону. Не оставлял
попыток уговорить Мартина передать весточку Лестину, хотя палач упорно твердил
«не могу, запрещено, не положено». Заставлял себя пить и есть все, что дают - пусть
даже от одного вида и запаха приносимой ему еды мутило - чтобы сохранить силы.
Главное – не выдать никого. И вырваться отсюда живым.
Один из
допросов был особенно тяжелым. В конце концов, Патрик потерял сознание – не в
первый раз, конечно, но очнулся уже в камере. Видимо, Густав решил, что сегодня
вытянуть из него все равно ничего не удастся. Все тело горело, ныли вывихнутые
плечевые суставы, кружилась голова, но мысли были четкими и ясными. Впервые за
все это время Патрик с отстраненным спокойствием подумал, что следующего
допроса он может не пережить. Если бы знать заранее, что все закончится именно
так… наверное, лучше было бы тогда остаться на поляне вместе с Яном,
отстреливаться до последней стрелы, а потом встретить смерть со шпагой в руке,
рядом с другом, в бою… а не здесь, в вонючей и темной камере, на соломе. Да,
так было бы, наверное, проще и легче. Все равно все получилось зря…
А кто бы
вывел тогда из леса Вету?
Сколько он
лежал так, Патрик не помнил, потом впал в забытье. А потом, кажется, уснул, а
может, опять потерял сознание, потому что неожиданно обнаружил себя вовсе не в
камере, а в странном, словно знакомом, но давно забытом месте – на серой
равнине, где ничто не имело ни цвета, ни запаха, где было тихо, только
доносился шум ветра, раскачивающего ветви деревьев где-то высоко-высоко.
Серый наст
скрипел под ногами, и Патрик вспомнил, наконец, этот скрип и это серое небо. И
обрадовался – значит, на этот раз действительно все…
Кандалов на
руках и ногах не было, не было и боли. Тело ощущалось словно издалека, но
все-таки ощущалось; никуда не делись ссадины и синяки. Патрик постоял какое-то
время, оглядываясь. Потом пожал плечами и пошел вперед. Вперед здесь можно было
идти куда угодно, но он двинулся к лесу, до которого не так далеко и было – три
сотни шагов.
Волков в этот
раз не встретилось: видимо, теперь ему и вправду сюда можно. Довольно скоро (а
может, просто времени здесь нет) он вышел на знакомую поляну. И ускорил шаги,
увидев сидящих у костра.
Ян услышал
его шаги и поднял голову. И улыбнулся:
- Здравствуй.
Патрик
заулыбался тоже, ощущая, как трескаются запекшиеся губы, но не чувствуя боли.
Теплая волна разлилась в груди: наконец-то!
- Давно не
виделись, - буркнул вместо приветствия Джар. – Быстро же ты…
- Что значит
«быстро», старый ворчун? – весело спросил Патрик, опускаясь рядом с Яном. –
Сюда быстро не хотят, как я понимаю, только в срок.
- А тебе не
срок, не радуйся. Посидишь – и мотай обратно.
- Почему
«мотай обратно»? – растерялся принц. – Я же…
- Нет, -
качнул головой Ян. – Это мы тебя позвали.
Он сбросил с
плеч куртку, кинул ее на снег.
- Подстели, а
то простудишься.
- Да ладно,
не все ли равно, - пожал плечами Патрик, но послушался. Аккуратно расстелил на
снегу куртку, пересел на нее. Придвинулся поближе к огню и долго-долго смотрел
на Яна. А Ян смотрел на него – и улыбался. И так они сидели и молчали…
Джар
аккуратно ломал мелкие веточки и кидал их в костер, насвистывая какую-то
мелодию.
- Ты
изменился, - сказал вдруг Ян.
- Надо
думать… Сильно?
- И да, и
нет. Старше стал.
- Надо
думать, - повторил Патрик. – А ты… ты-то как тут?
- Ну, если я
скажу, что хорошо, - усмехнулся Ян, - ты все равно не поверишь. Но уж всяко
лучше, чем ты сейчас. Нормально, бывает и хуже.
- Ян… -
Патрик понимал, что говорит глупость, но не смог сдержаться, умоляюще взглянул
на него, как когда-то давно: - Ян, вернись! Ты нужен мне!
И так же, как
тогда, Ян ответил ласково:
- Ну что ты
говоришь… Ты же знаешь, что это невозможно.
Он коснулся
плеча Патрика.
- Тяжело?
- Д-да,
пожалуй, - после паузы признался принц. - Так, немного…
- Он еще и
гордый, - хмыкнул Джар.
- А где
Магда? – спохватился Патрик, заоглядывался.
- Здесь
где-то ходит, - махнул рукой Ян. – Мы не хотели, чтобы она тебя такого видела…
- А то она
меня не видела! – фыркнул принц. - Всякого…
- Такого –
нет, - серьезно сказал Ян. – Но не в этом дело, друже. Ты, кстати, не надейся,
ты сюда не насовсем.
- А зачем вы
звали-то меня? – спохватился Патрик.
- Да, в
общем, низачем. Я соскучился, - он быстро взглянул на друга. – Ну и так… в
общем, чтоб ты передохнул. Посидишь – и иди обратно.
Патрик
невольно вздрогнул.
- Так надо, -
едва слышно сказал виконт.
- Ян, - после
недолго молчания так же едва слышно попросил Патрик, - возьмите меня к себе
совсем.
- И не думай,
- спокойно ответил тот. – У тебя на земле еще дел полно.
- Я больше не
могу! - вырвалось у Патрика, и он опустил голову, стыдясь своей слабости.
- Можешь. Ты
просто устал. Вот посидишь с нами, отдохнешь – и вперед. Тебя там ждут.
- Гайцберг,
что ли, ждет? – фыркнул Патрик.
- И он тоже,
- без улыбки согласился Ян.
- Сейчас
кипяток будет, - сообщил Джар, - отвар сделаем. Попьешь с нами? Тебе бы
глинтвейн сейчас, конечно, да вина нет…
Патрик
поежился, обхватил ладонями плечи. Потом протянул руки к огню. Вроде и не
холодно здесь, но… промозгло. И кажется, единственно живым здесь остался огонь…
интересно, они-то чувствуют его теплое дыхание?
- А вы… я
всегда смогу приходить к вам… сюда? Я ведь пытался, но…
- Нет, не
всегда. Только когда очень нужно.
- Значит,
сейчас – нужно?
- Сказано же
– рано тебе сюда, - сообщил Джар. – Потому и нужно.
Он ловко снял
с огня подвешенный на треноге котелок (голой рукой! не боясь обжечься! ишь ты,
отметил Патрик), поднял стоящую на земле кружку, аккуратно налил до половины
темный отвар, пахнущий горько и терпко. Протянул принцу:
- Держи. Пей,
только осторожно – горячий.
- А вы?
- А нам-то
зачем? – фыркнул Джар. – Нам уже поздно, мы отсюда все равно никуда не денемся.
Отчетливый
холодок пробежал по коже, Патрик повернулся к Яну.
- Пей, пей, -
успокоил тот. – Лучше будет, вот увидишь.
Отвар пах
летом и скошенной травой. Принц вспомнил невольно стог сена, в котором они
ночевали с Ветой.
- Ян, Джар…
скажите мне, Вета… жива?
- Не знаю, -
после паузы ответил виконт. – Здесь ее нет.
- Это ничего
не значит, - вмешался Джар, - сюда не все попадают. Ее-то, может, сразу уведут,
это мы вот тут… торчим…
- Не пугай
человека зря, Джар, - мягко остановил его Ян. – Нет ее здесь, это точно. На
земле ищи.
Патрик
прихлебывал из кружки отвар и молчал. Молчал и Ян, глядя на него. Джар убрал с
костровища треногу и поднялся.
- Пойду я…
поброжу. А ты учти, виконт, что время кончается. Скоро ему пора.
- Я помню, -
тихо ответил Ян.
Небо над
головой оставалось все таким же серым, но воздух чуть-чуть потемнел. Вечер, что
ли?
- У вас
бывает ночь? – спросил Патрик.
- Нет. И дня
не бывает.
- Здесь
всегда так… серо?
- Всегда.
- А вы… что
вы делаете тут?
- Не надо,
Патрик, - попросил Ян. – Когда попадешь к нам насовсем, сам все узнаешь. Мне
тоже… не очень хочется рассказывать об этом лишний раз. Да и нельзя.
- Прости.
Они снова
замолчали.
Где-то
вдалеке послышался волчий вой – сначала одиночный, потом подхватили другие,
словно вся стая подняла кого-то и гонит к лесу. Патрик отставил в сторону
пустую кружку, потянулся… Хорошо как. Нет кандалов на руках и ногах, утихла
боль – да за одно это он готов был остаться здесь навсегда.
- Ты молодец,
- тихо сказал ему Ян. – Ты правда молодец.
- Ты думаешь,
я прав в том, что делаю?
- Прав ли ты,
поймут только те, кто будет жить после нас. Но ты делаешь – и это главное. Ты…
делай за себя и за меня, ладно?
- Я
постараюсь.
- А боли не
бойся. Она, в конце концов, конечна и всего только боль. Поверь, это не самое
страшное… и даже смерть – тоже не очень страшно.
- Я знаю.
Теперь я это точно знаю.
- Да… - Ян
осторожно провел пальцами по дырам на рубашке принца. – Но тебе пора.
- Уже? Ян, но
я… можно, я останусь здесь еще ненадолго?
- Нет,
Патрик, - очень серьезно проговорил Ян, вставая. – Иначе ты останешься здесь
совсем.
- Не самый
худший вариант, - усмехнулся принц и тоже встал.
- Рано. Иди,
прошу. Ты должен.
Пару секунд
они смотрели друг на друга.
- Прощай, -
тихо сказал Патрик.
- Нет, -
поправил Ян. – До свидания.
|