Когда стихли голоса за дверью, когда смолкли на лестнице шаги, Вета осторожно выглянула из-за портьеры. Смеркалось. На цыпочках подошла она к двери, прислушиваясь. Приоткрыв дверь и убедившись, что в коридоре никого нет, Вета схватила узелок с золотом, забыв про кинжалы, и кинулась к выходу. Только бы не нарваться ни на кого, только бы не нарваться! Внизу гомонили слуги, из кухни тянуло запахом поджаренной курицы. Вета судорожно сглотнула и выскользнула из дома.
Она не помнила, как бежала по улицам вечернего города, как спотыкалась на вымощенной брусчаткой мостовой. Ей вслед оглядывались. Какие-то подозрительного вида личности пару раз свистнули вслед. Совсем скоро ворота закроют. Вниз, вниз, скорее… Она должна успеть!
Она успела. Черный провал городских ворот показался вдали, когда солнце еще не село. Низко опустив голову, девушка примкнула к группе удачно оказавшихся у ворот крестьян, видимо, из предместий, вспомнив, что сегодня, кажется, базарный день. Изо всех сил сдерживая нетерпение, медленно шла она за скрипучими телегами, не слыша сдобренных метким словом крестьянских разговоров. И лишь когда миновали подъемный мост и отошли от ворот на расстояние, достаточное, чтобы не привлечь внимания, Вета тихонько отстала, спрятавшись за ближайшим деревом. А потом припустила во всю прыть…
Сбивалось дыхание, волосы выбились из-под чепца, а поправить было некогда. Расстегнутый ворот давил на горло и грудь. Мучительно болело сердце. В надвигающихся сумерках уже причудливо менялись очертания знакомых с детства мест, и Вета все никак не могла сообразить, сколько еще осталось до имения. Она то переходила на шаг, задыхаясь, то снова пускалась бегом. Любой встречный непременно поинтересовался бы, куда девушка так торопится вечерней порой, и не предложить ли ей хорошую замену – она не будет разочарована. Хвала всем богам, дорога понемногу пустела, а те, кого угораздило оказаться вне городских стен надвигающейся ночью, слишком торопились укрыться от надвигающейся темноты. В воздухе запахло сыростью.
Темнота опустилась незаметно, но очень быстро. Посвежело. Вета поежилась и прибавила шагу. На небе высыпали очень яркие звезды, в траве проснулись какие-то кузнечики. Ни огонька кругом, и даже как-то жутковато, а дорога смутно светится в темноте. Башмаки на ногах кажутся пудовыми; Вета сбросила их и, ощутив босыми ступнями теплую пыль, испытала мгновенное удовольствие. И одернула себя – скорее…
Скорее… На небе взошла луна, идти стало легче. Четкие тени лежали по обеим сторонам дороги, деревья громоздились бесформенной стеной. Как постарел отец! Если бы она знала, что известие о ее смерти убьет маму, сделала ли бы она то, что сделала? Какая теперь разница… Мамы нет. Слезы струились по щекам. Если когда-нибудь они встретятся с отцом, она упадет ему в ноги и попросит прощения… за маму, только за маму, но не за свое решение.
Как тихо вокруг! Каждую минуту она страшилась услышать сзади топот копыт. Торопятся всадники, скачут к имению графа Карела, чтобы поймать мятежника, беглого каторжника. Нет, они ведь уже там – герцог сказал, что в хижине ждет засада. Так зачем же она торопится туда – ведь все равно опоздала? Опередить Патрика, убедиться, что там еще нет его… перехватить его в проклятом этом овраге и остановить, не пустить, увести. Она успеет, она должна успеть, потому что если опоздает, если Патрика убьют, ей станет незачем жить. Герцог сказал, взять живым… но Патрик не может не понимать, что это означает всего лишь несколько лишних недель, заполненных болью, пытками, издевательствами. Он скорее кинется грудью на клинок, чем попадет в их руки живым…
Не разумом, а скорее памятью угадала Вета нужный поворот. Бегом, по высокой траве, не свалиться в овраг, скорее… Черная щель входа… как жутко нырять в эту затхлую сырость из ночного, теплого, наполненного ласковым ароматом воздуха. Неужели на том конце ее ждет засада? Вета остановилась, подняла голову, отыскала в темном небе серп Медведицы. Попросила беззвучно: помоги. И, обувшись, протиснулась в лаз.
Дорога под землей показалась ей вечностью. А когда спереди потянуло ароматом цветов и свежим ветерком, девушка остановилась. Бог весть, кого или что увидит она на выходе. Остановиться, переждать, всмотреться… Что это слышится там, снаружи, - как будто голоса? Неужели она опоздала, и солдаты Гайцберга уже здесь? Нет, о нет!
Тяжело дыша, она остановилась и коснулась рукой земляных стен.
- Господи, - сказала она вслух и поразилась тому, как глухо и надтреснуто звучит ее голос. – Господи, сделай так, чтобы я успела. Прошу Тебя. Пусть они еще не придут сюда, пусть Патрик будет жив. Господи, пожалуйста. Выполни мою просьбу, и больше я никогда-никогда ни о чем молить Тебя не буду. Пусть он будет жив… Мне ничего не нужно больше...
Крадучись, сделала она несколько шагов, нащупала вытянутыми вперед руками стенки полого дерева… выход! Остановилась, прислушалась. Очень осторожно выглянула. И резко отпрянула.
Поляна перед хижиной была залита неверным светом факелов, в свете этом метались тени множества людей, и отражавшийся блеск обнаженных клинков и ружейных стволов слепил глаза. Грубые голоса были неразличимы. На крыльце громко охали и суетились – там перевязывали раненых. Вета метнулась взглядом по поляне. Где же он, где же?
Сердце ее задергалось где-то в горле и замерло. Неподвижная фигура, распростертая на земле, приковала ее взгляд. Очень белой казалась рубашка лежащего ничком человека, и смутно светились во тьме его волосы…
- Упрямый, чертяка, - громко сказал кто-то. – До последнего защищался. Предложили – сдавайся, так ни в какую...
- Знал бы, кого берем, - сто раз подумал бы, - пробурчал другой голос прямо рядом с деревом. – Это ж, говорят, лучший фехтовальщик был в стране…
- Я же приказал – живым, - раздался надменный, холодный голос, и Вета сжалась от ужаса – она узнала его.
Две высокие, закутанные в плащи фигуры выступили из тени и наклонились над лежащим. Солдаты выпрямились и замерли.
- Но, ваша милость, - оправдывались солдаты, - никак не можно было живым взять. Защищался, как сумасшедший, троих наших поранил. Вон, Дюнуа едва жив…
- Ладно, - брезгливо сказал герцог Гайцберг. – В каком-то смысле так даже лучше. По крайней мере, меньше хлопот.
Солдаты переминались с ноги на ногу, и, наконец, усатый бородач угрюмо сказал:
- А что дальше-то с ним делать, милорд?
- Обыщите дом, - приказал герцог. – С ним должен быть еще один, темноволосый. Виконт Дейк. Ищите его, и запомните – он нужен мне живым!
«Ищите, ищите», - подумала Вета. К горлу подкатил смех вперемешку со слезами. Она стояла в трех шагах, и ее не видели.
- А вы, капрал, - продолжал герцог, - переверните-ка его. Фу… не могли поаккуратнее.
- Вроде он, милорд, - сказал второй. – Даже не слишком изменился за год…
- На лицо вроде он, - согласился герцог, - но это еще ничего не значит. Похож может быть кто угодно и на кого угодно…
Осторожно, едва касаясь, герцог поднял залитую кровью рубашку на спине лежащего.
- Да уж, - хмыкнул второй, - спина каторжника, а не принца. Хорошо его там отделали… Видно, не из покорных был мальчик.
- Тебя не касается, - сухо оборвал его герцог. - Родинку ищи…
- Вот она… Едва видно из-за шрамов. Все, как и полагается – родинка в виде креста. Нет никаких сомнений, милорд, это он.
- Вообще-то родинку тоже можно подделать, - задумчиво проговорил герцог. – Однако будем считать, что это именно Патрик. – Он выпрямился, оглядел неподвижное тело. – Что ж, принц. Будем считать, что это все-таки ты… Я бы сказал, ты был достойным противником. Пусть земля тебе будет пухом. Я уважаю храбрость. Копайте могилу, - приказал он капралу. – И помните – будете болтать…
- Знаю, милорд, - угрюмо ответил тот.
Изо всех сил Вета всматривалась – не шевельнется ли принц, не поднимет ли голову. Он жив, кричала она молча, жив, он не мог погибнуть! Ведь всего только вчера он смеялся и говорил с ней, это же не может так быть, чтобы он погиб, это несправедливо и неправильно!
Мало-помалу поляна пустела. Остались лишь двое, деловито рывшие могилу и негромко переговаривавшиеся между собой. Пропали куда-то герцог и его спутник, громко стонавших раненых увезли, смолкшие было цикады вновь возобновили свой разговор. Стучали заступы, поблескивая в лунном свете.
- Жалко парня, - угрюмо сказал один из солдат. – Мальчишка совсем…
- Жалко! – хмыкнул второй. – Да ты хоть знаешь, кто это?
- Знаю… Бывший принц.
- Так чего ж тебе жалко-то? Такой же, поди, как и эти…
- Такой-то такой, да, может, и не такой… У нас болтают, будто не за то его на каторгу упекли, что короля убить хотел, а оттого, что за простой народ он заступался, а это господам не по нраву. Если правда это… то нам и надеяться больше не на кого…
- Знай копай давай, да не болтай, - оборвали его. – Это не нашего с собой ума дело…
- Ну что, беремся? Раз-два, взяли…
- И не тяжелый совсем, - голоса зазвучали глуше, из ямы. – Погоди… а он точно мертвый?
Сердце Веты снова замерло.
- Куда точнее-то, сколько в нем железа сидело. Ну, не веришь, так погляди сам, вон жилку тронь на шее…
- Слушай, давай хоть положим его поудобнее…
Вета прижалась лбом к шершавому стволу дерева. Душа ее стонала от ужаса и горя.
А потом все поплыло перед глазами, сразу стало темно и очень тихо… и это было хорошо, потому что в темноте и тишине этой не было такого всепоглощающего отчаяния.
Наверное, она все же потеряла сознание, скорчившись в полой внутренности дерева. И не слышала, как доносились из ямы голоса:
- Эй, посмотри… да у него жилка бьется! Гляди, точно - слабо, но бьется…
- Ах ты, чтоб тебя через три горы напоперек…
- Проглядели господа… что ж нам с ним теперь делать?
- Что делать… закопаем, как велено, вот и все. И ничего не видели, не слышали…
- Грех-то какой на душу брать! Господь с тобой… Зароем пустую яму.
- А этого потом куда? Возиться с ним еще…
- Не по-человечески это…
Когда Вета очнулась, на поляне уже никого не было. Она осторожно выбралась из дупла и подошла к могиле. Опустилась на колени и прижала к лицу холодные комья земли. То, что осталось от принца Патрика, стало маленьким холмиком, и никто не узнает, что это за холмик. Никто, кроме этих солдат и ее самой, Иветты Радич.
Все, что у нее было в жизни, осталось здесь, под этим холмиком. Ее любовь, ее надежда, ее жизнь. Слез не было, но из горла рвался сухой, задавленный вой, и она завыла подняв лицо к равнодушному небу. Она останется здесь. Если бы умереть на этой могиле… о, если бы умереть на этой могиле. Некому больше смеяться, болтать с ней у костра, любить ее на расстеленном плаще, обещать ей, что скоро все изменится… Некому. Какое страшное слово. Она опоздала.
Она не знала, сколько пролежала так, обнимая могильный холмик. Черное небо равнодушно кружилось над головой.
Спазм тошноты скрутил горло. Вета согнулась в приступе сухой рвоты. Она даже не удивилась – сейчас она умрет, и это будет правильно. А потом, вытирая губы, вдруг вспомнила, что этот приступ – приступ жизни, а не смерти. Новая жизнь, которая теплится сейчас в ней, яростно и бурно заявляет о своем существовании. Жизнь, которая не должна оборваться.
Вета погладила пальцами холмик. Нужно встать. Встать. Идти – вперед, в столицу. Не может быть, чтобы у Патрика не осталось друзей. Нужно что-то делать. Она пока еще не знала, что, но что-то нужно. Ради маленького. Ради правды. Ради этой вот земли, за которую отдал жизнь ее золотой принц.
Луна спряталась за тучи. Дорожку темных пятен на земле, идущую от поляны к лесу, скрыла темнота.
Сейчас она встанет. Еще немножко. Сейчас….
Октябрь 2007 – ноябрь 2008.
(с) Чинючина Алина
Огромную благодарность автор выражает
Марии Филенко
Владиславу Чинючину
Андрею Федорову
Людмиле Куванкиной,
Олегу Юсиму
Ярославе Забелло
Кириллу Корчагину
– за помощь, ценные советы, критику, редакторскую правку и моральную поддержку во время написания этого текста.
