*  *  *

Потом они станут хохотать до изнеможения, вспоминая и выплескивая пережитое. У Веты скулы сводило от смеха, когда Патрик снова и снова начинал мычать и трясти головой, выпучив глаза и размахивая руками. А потом она пищала тоненьким голосом: «Дяденька, дайте хлебушка, мы не местные, нам жить негде!» - и Патрик валился в траву, задыхаясь от хохота.

Внезапно Вета посерьезнела и шепотом призналась:

- Знаешь, как я испугалась…

- Догадываюсь… - виновато сказал принц. - Ты прости меня…

- За что?

- Тогда, когда ты кричала… не мог я сразу броситься. Нужно было сделать вид, что… что мне все без разницы… я боком мимо того, второго, прошел, а тогда уж… Если б сразу к вам побежал, меня бы в клещи взяли, и уже без шансов. А так хоть успел… Платье вот только тебе порвали… - он осторожно поправил ей ворот.

- Как ты уцелел? – тихо спросила Вета.

- Сам не знаю, - пожал плечами Патрик. – Мне, похоже, сильно повезло. Того, что тебя… - он запнулся и неловко посмотрел на девушку, - он…  сразу. Второй… словом, он как-то так удачно приложился головой то ли о камень, то ли о корень какой-то, что я даже вскочить успел. И оставался мне всего один – тот, седой. От него я просто побежал… - принц фыркнул. – Применил последний прием самообороны – изматывание противника бегством. А у него же палаш, и сапоги, и амуниция – попробуй брось, начальство голову оторвет…  Ну и все. Ушел.

- А потом?

- А потом я ходил, ходил, искал тебя. Знал, что ты вряд ли успеешь уйти далеко, но совершенно не представлял, в какую сторону ты пойдешь. Когда стало смеркаться, понял, что нужно остановится, переночевать где-то. Запалил костер… и тут – ты… я глазам своим не поверил…

Он взял ее руку, поднес к губам.

Девушка погладила его по щеке.

- Принц…

- Патрик!

Она рассмеялась.

- Хорошо. Мой любимый принц. Так устраивает?

Патрик улыбнулся.

- Уже лучше…

- Давай никогда не расставаться, - прошептала она. – Никогда-никогда…

Недоступное ранее, неизведанное до того счастье, короткое, но оттого невыразимо сладкое. Ни Патрик, ни Вета не знали, что ждет их впереди, и уж конечно, если выживут они, вряд ли в первые месяцы будет их жизнь спокойной и тихой. А потому оба радовались этой неожиданной тишине и наслаждались друг другом.

Вете казалось, что она учится жить заново. Снова улыбаться, радоваться солнцу и дождевым каплям, подставлять лицо ветру, ценить живое пламя костра за то, что оно согревает озябшие руки. Минувший год измотал ее, заковал душу в ледяной панцирь; теперь она оттаивала – медленно, медленно неумело вспоминая, что такое – радость. Тихая, простая радость – оттого, что живешь.

Трава или камни под ногами, холодная вода из ручья, сухари в узелке, ягодник в лесу, старая куртка, отданная Патрику в одном хуторе – теперь она согревала их ночами. Сцепленные пальцы – никакая сила на свете не могла бы заставить их теперь разжать руки. Тихий смех по ночам. Чистая и светлая мелодия – музыка тела; кто бы мог подумать, какой она бывает прекрасной – и не единой фальшивой ноты. Какие у него руки – твердые и нежные одновременно, каждое прикосновение сводит с ума. Какие у него губы – горькие и необъяснимо сладкие, с привкусом железа, соли и лесных трав, им нельзя не подчиниться…

Иногда Вета думала, что если бы ей нужно было умирать вот прямо сейчас, она не очень бы сожалела. Слишком много счастья, слишком, это не может продолжаться долго. Ночами она прижималась к принцу, оплетала его руками и ногами – пусть попробуют отобрать, но тревога томила сердце. И суеверно крестилась, отгоняя дурные мысли. Если богам захочется их разлучить, то пусть они лучше возьмут ее, а не Патрика. Он на земле – нужнее…

*  *  *

Дошли, дошли. Еще десяток миль – и потянутся предместья столицы. Зеленые деревья по обеим сторонам дороги - знакомые, пыльные обочины, высокое жаркое небо, прохлада в воздухе – река близко. Дошли. Столица, родная земля.

Она была далеко не пустынной, эта серая лента дороги. Крестьяне, мастеровые, путешественники, торговцы… И от каждого нужно прятаться, таиться, потому что мало ли кому взбредет в голову поинтересоваться – а куда это идут двое оборванцев, чьи они и по какой надобности в город торопятся? И не беглые ли, не рабы ли… Умом Вета понимала, что вряд ли кому есть до них дело, но голова сама собой вжималась в плечи, а взгляд опускался к земле – привычка за много месяцев, от которой еще предстоит избавляться.

Накануне они ночевали в стоге сена и долго разговаривали вполголоса, прикидывая, кто мог остаться верен и к кому обращаться за помощью, называя имена и после долгих раздумий отбрасывая их. Выходило не так уж много – тех, кому можно верить.

- Знаешь, - Патрик закинул руки за голову, глядя на звезды, - когда-то давно отец читал мне старую-старую сказку. Про то, как один король волею судьбы оказался закинут в самое сердце своей страны под видом нищего. В сказке описывается, как он едва не погиб, как попал в тюрьму, как голодал в трущобах… Попав обратно во дворец, этот король изменил очень многие законы и стал милосерднее относиться к людям. Он правил долго и заслужил имя Справедливого…

- Помню, - улыбнулась Вета.

- Я сам себе напоминаю этого короля. Я ведь и представить себе не мог, как много несправедливости и горя в мире. Сколько раз за прошедший год я говорил себе: «В моей стране этого не будет!» - не сосчитать…

Вета прижалась к нему.

- Самое главное – ты теперь знаешь, что нужно делать, - сказала она.

- Самое главное – где укрыться хотя бы на первое время, - задумчиво проговорил Патрик. – Каждый день шататься из ворот да в ворота не станешь – городская стража живо заподозрит. Нужно найти Маркка или Лестина, но… не очень стал бы я на это рассчитывать, - признался он. – Слишком нехорошо складывается все. И тогда, в трактире, - ведь это явно предательство. И арестованный хозяин гостиницы в Еже. Нужно прежде всего выяснить, все ли в порядке с самим Маркком… боюсь, что все это – не просто случайности.

Вета лихорадочно перебирала в голове всех тетушек и родственников, кто не испугался бы ее – воскресшей из мертвых.

- Мне-то проще, - она невесело улыбнулась. – Иветта Радич умерла… наверное, даже родителям уже сообщили.  Ищут не меня, а Жанну… если вообще ищут. И искать будут ее, а мы же с ней не похожи совсем… Меня, случись что, и не признает никто…

Она внезапно умолкла, потому что мысль, пришедшая в голову, удивила ее – как же раньше не подумала она об этом?

- Я знаю, - решительно сказала девушка, - где можно укрыться. Там нас и искать никто не станет.

Дорога тянулась полями, и кое-где от нее отворачивали тропки. Нахоженные вроде тропки, но через несколько десятков шагов они упрутся в ворота с надписями: владения лорда такого-то, и вход для посторонних понятно где. На одну такую тропу свернула Вета, уверенно ведя Патрика за собой. Но, когда показались ворота, она шагнула в сторону и, путаясь в высокой траве, пошла вдоль забора.

- Еще немножко, - чуть задыхаясь, сказала девушка. - Здесь будет обрыв…

Обрыв – глубокий овраг - и верно, был, ворота заканчивались в нескольких шагах от него. Вета потянула принца за руку.

Комки глины, шурша, покатились из-под их ног. Спотыкаясь, едва не падая, они спускались по узкой глинистой тропке на дно оврага, по дну которого тек темный ручей. Когда до дна оставалось совсем немного, Вета пошарила в высокой траве.

- Помоги мне…

В четыре руки они обрывали твердые стебли. И тогда перед ними открылась черная узкая щель.

- Это, наверное, потайной ход, - прошептала Вета. Отчего-то она боялась говорить в полный голос. – О нем знают только мой отец и я. Больше, по-моему, никто. Отец показал мне его несколько лет назад, просто на всякий случай. Потом я часто развлекалась, удирая из дома, чтобы покататься верхом… слуги на воротах уверяли маму, что они никого не выпускали, а дочки-то нет… - Вета не то засмеялась, не то всхлипнула.

- Куда он ведет? – так же шепотом спросил принц.

- Он обходит Главную усадьбу и выводит к маленькой охотничьей хижине в глубине леса. Ты же знаешь, здесь почти все земли – наши. Помнишь, мы охотились в отцовских владениях?

Патрик кивнул.

- Помнишь, там, где полянка была… там еще Изабель заблудилась? Вот немного дальше того места… про эту хижину тоже мало кто знает, только отец да мама… а больше – вряд ли…

Вета снова потянула принца за руку и шепнула:

- Пойдем…

После солнца и зелени в глазах у них плавали цветные пятна, и в оглушающей темноте и тишине ничего не было ни видно, ни слышно. Принц и Вета ощупью пробирались по ходу, касаясь руками стен.

- Раньше папа держал здесь свечку, - голос девушки глухо разносился в узком пространстве. – Но теперь я не знаю, есть ли она, и нам придется идти так…

- Далеко? – спросил Патрик.

- Не очень. Но с непривычки кажется, что сильно далеко…

Сколько времени пробирались они ощупью, принц не знал. Повороты, изгибы, спертый воздух и духота… почему-то это напомнило ему тюрьму. И когда впереди забрезжил свет, он решил, что ему это только снится.

- Подожди, - Вета тронула его за руку. – Я выйду… одна… посмотрю, что там и как…

Голос ее дрожал. Патрик кивнул в темноте и погладил ее пальцы.

- Давай… Если что – кричи…

Выход представлял собой внутренность огромного дупла. Время выело у гигантского тополя сердцевину, оставив полым ствол. Стенки дупла заходили одна за другую, и снаружи дерево казалось совершенно целым. Вета прислушалась. Тихо. Осторожно, очень осторожно она скользнула на траву и, оглядываясь, пошла к хижине.

Тихо, как же тихо вокруг. Пересвист птиц в ветвях, но ни ржания лошадей, ни веселых голосов, ни звона сбруи и топота копыт – ничего из тех звуков, что сопровождали их летние поездки. Тогда за домом присматривал старый егерь… где он сейчас? Если все еще здесь, и ненароком увидит ее, то решит, наверное, что встретил привидение. Девушка горько улыбнулась. Сердце сдавило мучительной болью. А если она повстречается здесь с отцом?

Отец… Как живая, встала в памяти высокая фигура с копной темных кудрей. Сильно ли горевал он, узнав о смерти дочери? О чем думал? Что вообще сказали им… если даже сказали? Ведь все они, осужденные, – без права переписки, так было записано в приговоре. Родственников могли и не известить.

Отец… мама! Все бы отдала Вета за то лишь, чтобы хоть издали увидеть ее. Но нельзя, нельзя. Ради всех святых, хоть бы не было их здесь сегодня!

Но тишина, царившая окрест, успокаивала…

С замиранием сердца  Вета пошла вокруг, заглянула в узкие окна. Неужели и вправду никого? Пыль на подоконниках, ворох прошлогодней листвы на перилах и ступенях, заросшая травой тропинка, ведущая к входу, - все говорило о том, что здесь не были, по крайней мере, с прошлой осени. На двери висел замок, но девушка с малолетства знала, под каким от порога камнем лежит ключ. Вета поднялась на крыльцо и осторожно приотворила дверь.

Шаги ее разбудили скрипучие половицы, эхо подхватило скрип, зазвенели стеклянные люстры в комнатах. Спертый воздух, зашторенные окна, запах пыли и запустения. Неужели отец действительно не бывал здесь, не охотился с прошлого года? На него это совсем не похоже…

Поняв, что дом действительно пуст, Вета уже без опаски прошлась по комнатам. Задумчиво погладило стоящее в небольшой гостиной пианино, сдула пыль с вычурного раскидистого подсвечника, тронула бревенчатые стены. Отодвинула край шторы, но тут же задернула. Никто, конечно, не следит за маленькой охотничьей хижиной; если уж и есть кто живой, то скорее в Главном доме, а не здесь, но осторожность не помешает. Пожалуй, и вправду можно переждать здесь пару дней…

Она присела на маленький диван, одиноко изогнувший спину, погладила вытертую ткань обивки. И заплакала, прижимаясь к его пыльному боку, как прижималась, бывало, к плечу старой бабушки в далеком детстве.

Патрик обрадовался их временному убежищу так по-детски искренне, что Вета даже развеселилась. Он долго ходил по комнатам, мурлыча себе под нос старую песенку про трех коров, а потом сгреб девушку в охапку и закружил, поднял в воздух.

- Вета, ты умница! – но, заметив подступившие слезы, тихонько опустил, погладил по плечу. И произнес, как заклинание, ставшее привычным: - У нас – все – будет – хорошо!

- Обязательно… - согласилась Вета, пряча глаза.

Во дворе стояла маленькая баня, но ни Вета, ни принц не умели ее топить. После долгих мучений вода все же нагрелась, но баня оставалась совершенно холодной. Впрочем, такие мелочи их давно уже не смущали. Чистые полотенца, гребни, скрипящие, промытые волосы, распаренные руки – что еще нужно для счастья?

Волосы у обоих слегка отросли, и Патрик уже не так бросался в глаза со своим коротким ежиком не то солдата, не то ссыльнокаторжного. Расчесывая ему волосы, Вета заметила в золотых прядях ниточки седины и горько улыбнулась, подумав, сколько таких же пробилось и у нее. Сама она на людях чепец по-прежнему не снимала; ее вихры уже не торчали в разные стороны, образовали подобие прически, но сколько еще придется растить хотя бы до прежней длины! Девушка вздохнула и улыбнулась.

В пыльном шкафу по-прежнему висело старое ее платье – одно из самых нелюбимых, шелковое, серое с лиловым. Когда-то она надела его всего раз или два, а потом сослала сюда – фасон не тот, не там кружево, и морщит в талии сильно. Сейчас Вета обрадовалась ему так, словно соткано оно из золотой и серебряной парчи. Долго гладила рукой мягкую ткань, а надев, испуганно охнула: платье болталось, и в поясе можно было просунуть если не кулак, то две ладони с гарантией. Немудрено, конечно, но учитывая, что и раньше она не слыла толстушкой… м-да. Но все равно! Вета раскинула руки и покружилась по комнате. Она и не подозревала, как много уверенности в себе может прибавить одно-единственное платье, тем более если оно было сшито на тебя в прежнюю счастливую пору, а теперь велико и висит, словно на вешалке.

В том же шкафу Патрик отыскал для себя охотничий костюм ее отца. Граф Радич был на полголовы ниже принца и раза в полтора его шире, и Патрик долго хохотал, глядя на себя в пыльное зеркало. А потом вгляделся в свое отражение, провел ладонью по щекам, волосам и помрачнел. Тем не менее, сапоги графа, то ли забытые им, то ли сосланные сюда по старости, оказались принцу впору. Нашелся и темный, тоже потертый, но еще крепкий дорожный плащ.

Эту ночь они спали оба, как мертвые. Рассудив, что сторожить здесь не стоит – если их не заметили, когда они искали ход, то по меньшей мере сутки сюда еще никто не сунется, и Патрик, и Вета заснули, едва донеся головы до подушек. Сил хватило лишь на поцелуй, после которого они виновато посмотрели друг на друга и, обнявшись, закрыли глаза. Спали они почти сутки.

*  *  *

А потом был день, целый длинный день, во время которого в кладовой обнаружились тронутые плесенью запасы муки, а в погребе – выдержанное вино, и дикие падалицы ранних яблок в саду. И легкое дыхание лета, и ветви, клонящиеся к окнам, и яркая луна на черном небе. И они любили друг друга, и дышали друг другом, и пили воду из сомкнутых ладоней, и молчали рядом. И это был их мир, и он был прекрасен. В нем не было ни боли, ни смерти, ни необходимости выжить всем назло, ни горьких вестей. Этот мир длился ровно день, и день этот стал самым длинным днем в их жизни.

- Как же я жил без тебя все эти годы, - прошептал Патрик, не открывая глаз. – Что же я без тебя делал…

Вета засмеялась и положила голову ему на плечо.

- А я всегда любила тебя, - призналась она. – Всю жизнь. Сейчас мне кажется, что и в детстве было то же самое. Ты был таким лохматым, смешным и неуклюжим, но я все равно тебя любила и тогда… - она засмеялась и уткнулась носом в его грудь.

- Я так боюсь потерять тебя… Если бы я мог, я схватил бы тебя, прижал к себе, не отпускал никуда и никогда… Но я не могу… Вета, Вета, любимая моя, мне так за тебя страшно!

- А ты не бойся…

- Мы оба боимся друг за друга, правда?

- Да…

- Но у меня есть право рисковать собой, понимаешь? Я мужчина…

- А я женщина. И мне все равно, какие есть права на свете, если они отбирают у  меня моего мужа…

- Ты – моя, навсегда, на всю жизнь…

- Давай никогда не расставаться…

- Когда-нибудь вся эта круговерть закончится. И мы будем жить долго и счастливо.

- И умрем в один день…

- Да. Только пусть это будет нескоро… Если тебя убьют, я тоже жить не смогу…

- Что ты… не думай так. У нас все получится, мы будем жить с тобой не во дворце, а в таком вот маленьком домике, деревянном, и у нас будет сад, и по вечерам мы станем пить с тобой чай – вот как здесь…

Вета улыбнулась.

- Ты не выдержишь долго. Мой принц, ты не из тех, кому нужно тихое семейное счастье.

- Ты сомневаешься? – он снова обнял ее, и девушка почувствовала, как улыбаются его губы.

- Ну, разве что совсем ненадолго…

Потом она спросила его:

- А как же Магда?

 Глаза принца потемнели.

- Она будет со мной всегда, - тихо сказал он, очень ровно и очень спокойно. – Я не забуду ее… никогда. Пойми, пожалуйста, ладно? Я люблю тебя больше всех на свете. Но забыть ее не смогу…

Спустившаяся в окно ветка клена стукнула о деревянную раму.

- Я понимаю…, - тихо ответила Вета.

Была лишь огромная, разрывающая душу нежность, и легкая горечь, и тихая, светлая грусть – словно капелька желтизны в зелени лета. Патрик не знал, что бывает – и так тоже. Не горячечная, затягивающая в омут с головой страсть, а тихая бережность, осторожность и чистота. Вета, неопытная и неумелая девочка, открывалась и подчинялась ему с такой доверчивостью и искренностью, что от них щемило сердце. Она казалась то воском в его руках, послушной глиной, то цветком, еще нераскрывшимся, загадочным в своей красоте, то настроенной скрипкой, звучащей симфонией любви. И он ощущал себя художником, рисующим свою лучшую картину, поэтом, поклоняющимся Мадонне. Хотелось спрятать ее в своих объятиях, как ребенка, уберечь от всех бед в мире, защитить… впервые он ощутил себя взрослым, опытным – рядом с доверчивым малышом, за которого постоянно тревожишься…

А Вета за недолгое то время, что они были вместе, расцвела. Расцвела, несмотря на тяготы дороги, голод и постоянное напряжение. Уже не прежний угловатый подросток – девушка; словно спали сдерживающие ее оковы, словно тело откликалось лишь душе, поющей свою лучшую песню. Зазеленели, распахнулись глаза, мягкими и плавными стали движения, грудь и бедра округлились, и в голосе зазвучали новые - певучие, грудные - ноты. Словно сияние окутывало ее всю, отражаясь от пепельных волос, от округлившегося лица, от походки и всей фигуры, тихое счастье сквозило в каждом движении, каждом слове, улыбке, взгляде. Словно раньше принц был слепым и не замечал этого, словно добрая волшебница за одну ночь превратила гадкого утенка – в лебедя.

И как же тяжело, мучительно больно было оторваться от нее – точно уходить из теплого дома, где звенит смех и горят свечи, в темную, дождливую, мрачную осень… Оба они знали, что мир не позволит им быть вместе – всегда, но оба прятали это свое знание, до поры до времени, до «потом», когда волей-неволей придется пойти навстречу беде, рвущейся в двери. Потом. Пока – недолгие минуты счастья…

- Завтра я должен уйти, - тихо сказал Патрик. – Надо. Пока еще есть время…

- Я понимаю… Я отпущу тебя, честное слово. Ты только скажи – может быть, и я буду тебе полезной. Что я могу для тебя сделать?

Он поцеловал ее.

- Подожди меня здесь, хорошо? Чтобы я знал, что всегда могу к тебе вернуться…

А потом ему снова приснилась Магда. Она смотрела на него очень светло и улыбалась. Патрик протянул к ней руки, и она шагнула навстречу. Стояли, взявшись за руки, и принц увидел, что она улыбается.

- Ты молодец, - шепнула Магда. – У тебя все будет хорошо…

Разомкнула его ладони – и шагнула прочь, и уходила, оглядываясь, тая в светлой прозрачной дымке. А он стоял и смотрел ей вслед, и тепло ее ладоней согревало его сердце…

*  *  *

Лорд Марч возвращался домой в совершенно отвратительном настроении. С утра непогодилось, и у лорда ныла сломанная когда-то ключица, а хмурое небо и дождь, едва заметный, но отвратительный, портили жизнь еще больше. Кучер, мерзавец, поставил карету не возле входа, а увез куда-то едва не за поворот; и еще, негодяй, смел утверждать, что проезды были заставлены. Карета отсырела, сквозь заляпанное дождем и грязью  стекло на дверце ничего нельзя было рассмотреть. Марч откинулся на подушках и рявкнул:

- Ты уснул там, что ли?

Колеса тяжело заскрипели, карета дернулась. Пьян он, что ли, дурак этот?

День у лорда выдался тяжелым и злым. Сначала – заседание Государственного Совета, на котором все они переругались едва ли не до драки. Странное дело, при покойном короле повысить голос на того, кто сидит с тобой рядом, считалось едва ли не дурным тоном, а теперь – словно так и нужно, и все кричат, надрывая горло, и в общем шуме теряются слова и предложения. Словно неуверенность и напряжение выхлестывают с этими криками и повисают в воздухе. И даже резкие фразы герцога Гайцберга помогают лишь ненадолго.

Это напряжение и неуверенность пронизывали весь дворец – с самого дня смерти короля Карла.  И даже не то чтобы этого никто не ждал; все короли, в принципе, смертны, но вопрос в том, как своевременно наступает эта смерть. Одно дело, когда названо имя преемника, переданы дела, если можно так назвать, и рядом с умирающим – плачущие жена и дети, но дела идут, колесо катится, хоть и скрипит на поворотах. И совсем другое – междувластие, когда никто не знает толком, кому и как подчиняться, и все летит вверх тормашками, и неуверенность эта, словно круги на воде от брошенного камня, раскатывается от дворца и будоражит народ. Уже все устроилось, уже найден выход и названо имя того, кто станет регентом при малолетнем короле, и всем ясно, кто и что стоит за этим. А все равно, словно по привычке – крики, споры, ругань…

Потом - женские слезы. Лорд Марч не терпел женских слез, они выбивали его из колеи едва ли не на весь день, несмотря на то, что он никогда не брался утешать плачущих, старался уйти прочь, не видеть… Обнаруженная им в каком-то углу принцесса Изабель, сдавленно плачущая в портьеру, заставила его раздраженно дернуть плечом и пройти мимо, а потом долго, шепотом, без удовольствия ругаться, проклиная тот день, когда он родился на свет министром.

Потом – стычка с лордом Лестином, с которым, вообще-то, они всегда были если не дружны, то по крайней мере, понимали друг друга. И стычка – из-за совершеннейшего пустяка, просто нервы у обоих натянуты, и тот, и другой, задерганы, а тут еще лезут под нос с советами. Оба сорвались друг на друга зря и понимали это, и настроение испортилось окончательно.

До дома лорд Марч добрался поздно, совершенно измученный.

Шагая по двору, кутаясь в плащ, развевающийся под ледяными порывами, Марч с наслаждением предвкушал, как сейчас разнежится в горячей ванне с ароматическими солями, как потом затопит камин и станет потягивать вино, глядя в просвет на игру темно-красных бликов в хрустальном бокале. А потом ляжет спать, и ни одна собака, да-да, ни одна собака не посмеет тронуть его до утра, и гори синим пламенем все, включая это дурное, совершенно дурное государство.

Дом с первого взгляда понял, что лорд явились не в духе, и затаился. Слуги сновали по коридорам на цыпочках, все приказания выполнялись молниеносно и даже с опережением. Слава Богу, подумал вдруг Марч, поднимаясь по лестнице в свои покои, что дети давно взрослые и живут своим домом. Если б сейчас здесь носились по комнатам мелкие, шумные существа, он бы их, наверное, придушил. И устыдился своей мысли.

Тем не менее, ужин был подан вовремя, ванна оказалась в меру горячей, и на пороге своей комнаты Марч ощутил себя если не довольным жизнью, то, по крайней мере, удовлетворенным ею. Вот сейчас он сядет в кресло, и…

Приятные мысли прервал осторожный стук в дверь.

- Какого черта? – бросил Марч, не оборачиваясь.

- Милорд, - голос слуги был испуган, - там… вас просят выйти.

- Кто? – с раздраженным недоумением спросил Марч.

- Не знаю, милорд. Какой-то человек утверждает, что у него к вам важное дело.

- Спроси, кто это, и если даже из дворца, все равно пусть катится до завтра ко всем чертям.

- Простите, милорд, я так и сказал ему, но он настаивает… говорит, что это очень важно. А назваться не хочет.

- Повешу, - проворчал Марч, выбираясь из кресла. – Какого дьявола…

- Вот и я про то же, - бормотал слуга, пятясь в коридор. – А сам одет-то, словно бродяга какой, проходимец, да и поздно уже… Может, прогнать его?

- Ладно, оставь.  Сейчас выйду. Пусть подождет.

С раздражением и злостью Марч всунул ноги в пушистые туфли и, охая от боли в пояснице, похромал к двери. Ну, если только это очередной проситель… повешу! Или нет, велю вышвырнуть дубьем. Или нет… четвертую.

Дубовая лестница скрипела под ногами хозяина в такт измышляемым карам. Марч, наконец, одолел последнюю ступеньку и вышел в прихожую.

Высокий, худой человек стоял у двери, прислонившись к косяку. Сбитые, рыжие от старости сапоги – хорошей выделки, черный плащ, в который незнакомец кутался так, что не видно было лица, - хоть и старый, но хорошо сшитый. Из-под полы торчали ножны. Черт возьми, кто же это? Сердце екнуло. С хорошими вестями так поздно и так таинственно не приходят…

- Я вас слушаю, - буркнул Марч, подходя.

- Лорд Марч, - голос  незнакомца звучал неузнаваемо и глухо из-под низко надвинутого капюшона, - я хотел бы говорить с вами без свидетелей.

Заинтригованный, лорд Марч отослал слугу и вновь повернулся к пришедшему:

- Я вас слушаю, - повторил он. -  Если вообще стоит вас слушать, - до