* * *
Последние несколько недель Ян Дейк не понимал, что с ним происходит.
Он мрачнел день ото дня, зная или догадываясь о чувствах Веты: ему казалось недостойным такое поведение принца. А возразить он не мог, да и не хотел. Он сам запутался: отчего так хочется ему увидеть эту маленькую девушку, отчего так отчаянно злится он на принца, отчего жаль Вету такой жалостью, от которой… до любви только шаг? Или два? И когда и где сделаны они, эти шаги?
Поступок Веты на станции, когда она назвалась чужим именем ради того только, чтобы иметь возможность следовать за ними, потряс его. Он не воспринимал всерьез эту маленькую птичку, а оказалось, что она способна на сильные поступки – ради другого. Не его, Яна. Чем же принц заслужил к себе такое отношение? Чем он, Ян, хуже? Впервые между друзьями пролегла легкая тень… Ян старался как можно ласковее говорить с девушкой, при встречах то и дело подсовывал ей сбереженные кусочки хлеба, шутил, стараясь ее развеселить. Но не на него с немым обожанием смотрели зеленовато-карие глаза, не его провожала она взглядом и вздрагивала при звуке не его шагов. Все это было так очевидно и так трогательно в своей хрупкости, что Ян удивлялся – отчего Патрик ничего не замечает. И как же можно не видеть этой полудетской любви? И как он сам, в бытностью свою беспечным и счастливым придворным, ничего не замечал?
Ян все пытался поговорить с Ветой, слова подбирал – и не мог. Все ведь было уже сказано достаточно ясно, еще тогда, во дворце. Принц ее не любит. Она не нужна ему. И, быть может, наступит день, когда Вета поймет это… он протянет ей тогда руку – вдруг она не отвергнет его? Как знать, как знать…
Тем не менее, все чаще хмурился Ян после тайных ночных отлучек друга, все более злыми становились его подковырки и шутки, прежде безобидные и ласковые. Но если Патрик и догадывался о причинах таких изменений, то сам на эту тему не заговаривал. Поэтому первым не выдержал Ян.
- Скажи, пожалуйста, - сказал он Патрику как-то вечером, перед сигналом к отбою, когда гомон и шум в бараке давали хотя бы видимость уединения, - ты собираешься свои похождения прекращать?
Патрик с удивлением взглянул на друга. Прежде эта тема между ними не обсуждалась вслух. Подразумевалось, что Ян знает все, а уж одобряет или нет – это дело его.
- Ну… не знаю, - он как можно безразличнее пожал плечами. – А что?
Ян помолчал, собираясь с мыслями.
- Если ты о том, что нас могут накрыть, то забудь, - беспечно проговорил Патрик. – Ей-Богу, удовольствие того стоит, и…
- Я не о том, - перебил его Ян. – Совсем не о том.
- О чем же?
- О Вете, - тихо проговорил Ян.
Патрик заметно смутился.
- Что-то не так? – спросил он неловко.
- Все не так! – резко ответил Ян. – Все! Скажи, принц, до каких пор ты собираешься морочить девушке голову?
- При чем тут Вета? – изумленно протянул Патрик. – Я если кому и морочу, то только Магде, но…
- Открой глаза, идиот! – взорвался Ян. – Она тебя любит! Понимаешь ты это? А ты на ее глазах и за ее спиной водишь шашни… ты хоть понимаешь, как она мучается?! Она ради тебя пошла на это, чужим именем назвалась, а ты… путаешься с бабой на десять лет старше, как последний… черт! – он стукнул кулаком по колену. – Да тебе… ты… - он задохнулся и умолк.
- Погоди, - Патрик ошалело потряс головой. – Давай еще раз, только медленнее. Я не понял ничего. Меня – любит – кто? Ты хочешь сказать, что Вета?!
- Да! Да! И ты просто слеп, если до сих пор ничего не замечаешь!
- Но… вот же черт, - растерянно сказал принц. – Я всегда думал, что мы с ней просто друзья. Она же никогда… ни разу… значит, тогда, еще на балу… значит, ты был прав? О, черт! Только этого мне не хватало…
- Я был прав? - горько усмехнулся Ян, остывая. – Я был таким же идиотом, как и вы, принц.
- Слушай, а тебе не показалось? – нерешительно спросил Патрик.
- Раскрой глаза, - рявкнул Ян, - и посмотри как-нибудь на нее. Посмотри на нее хоть раз, отвернись ты от этой Магды, что ж она тебе весь свет застила…
- Янек, не надо, - тихо попросил принц. – Я ее люблю…
- Сказать тебе, как твоя любовь называется? – прищурился Ян. – Или сам знаешь? – и он грязно выругался. – Дурак. Дурак ты, принц. И сам это знаешь. Не ту ты любишь, которую надо бы. Любовь такой девушки, как Вета, - великое счастье. Она для тебя… горы свернет, если нужно. А Магда… поразвлекается и бросит. Спроси, сколько мужиков у нее здесь перебывало…
- Не смей! – лицо Патрика исказилось, он замахнулся было – и уронил руку. Прошептал: – Янек… я ее все равно люблю… Магду… Я без нее не могу… Ты говоришь – Вету жалко. А Магду тебе не жалко? Знал бы ты, что ей тут…
- Мне на твою Магду плевать, - перебил его Ян. – Мне… короче, кончай это все, ясно?
- Послушай, - медленно, раздельно проговорил Патрик, - ты что же, думаешь, что я могу любить по приказу? Даже если я оставлю Магду, Вета все равно не станет для меня… любимой. Она друг мне, понимаешь? И как друг – в тысячу раз дороже. Женщин найти можно много, а вот друзей… - он умолк.
- Ну и черт с тобой, - тяжело проронил Ян. – Может, поумнеешь когда, да только поздно будет… ваше высочество. Вету только жаль…
Он неловко поднялся и пошел к выходу. Кусая костяшки пальцев, Патрик грустно смотрел ему вслед.
* * *
Уже начался март, но холода держались, словно зимой. С тоской Патрик думал, что в столице, наверное, уже зацветают каштаны, а здесь еще не начал таять снег. Правда, небо все чаще было по-весеннему ярким и светлым, да день прибавился. Но карьер по-прежнему заносили метели, и в бараках было холодно, как в декабре.
Они встречались уже несколько месяцев, и встреч этих Патрик ждал с жадной радостью. Теперь только Магда привязывала его к жизни. Сказанные им когда-то Анне фон Тьерри слова о том, что лишь Ян и Вета заставляют его жить, теперь оказались не всей правдой. Но к радости этой примешивалась легкая доля стыда – то ли перед Ветой, то ли перед самим собой. В глубине души Патрик сознавал, что чувство, которое испытывает он к лекарке, скорее можно назвать страстью, нежели любовью, но и самому себе не хотел признаться в этом. И все чаще отворачивался от ясного взгляда Веты – смотреть в глаза невинной девушке, думая в этот момент о горячечных ласках Магды, казалось ему постыдным. К тому же теперь он точно знал, как именно относится к нему подружка по детским играм, и это тоже не добавляло спокойствия. Патрик снова и снова говорил себе, что он свободен в чувствах и волен выбирать, но… но поступить – так – с той, что ради него назвалась чужим именем и попала в страшное это место… да, Ян был прав, это подло. И он ничего не мог с собой поделать.
Порой принц говорил себе, что все это ему лишь чудится. По утрам, возвращаясь от Магды, не смел взглянуть в глаза другу. Но стоило ему лишь переступить порог каморки Магды, как он забывал про все на свете – и про чувства той, другой, и про упреки, и даже про опасность попасться на глаза охранникам.
И Патрик, и Магда старались быть как можно осторожнее. Хождения после отбоя запрещались, и нарушившего правило ждало суровое наказание. Но все на свете правила можно обойти – до тех пор, пока существует на свете жадность. Припрятанные когда-то принцем монеты и несколько колец и серебряных пуговиц сослужили им теперь хорошую службу. Молодой солдат, заступавший в ночную стражу раз в неделю, честно предупредил Патрика в самый первый раз:
- Ты, парень, имей в виду – если кто застукает, я буду ни при чем. Сам выкручивайся, как да почему после колокола снаружи оказался…
Но деньги свои он отрабатывал честно. После отбоя, когда замирала жизнь не только на каторжной половине, но и возле домиков офицеров, он осторожно снимал с двери второго барака висячий замок и негромко покашливал. А когда мимо него, подобрав цепь кандалов, проскальзывала высокая, худая фигура, ободряюще кидал вслед какую-нибудь сальную шутку.
Принц выходил из барака как можно тише и крался вдоль стен, стараясь слиться с ними, при каждом шорохе замирая, оглядываясь до боли в глазах. Риск только прибавлял Патрику азарта. Стучась в дверь комнатки лекарки, он ощущал сумасшедшую радость, кипящую в крови – радость от понимания, что ему опять все удалось, что наградой за минуты опасности станет чудесная ночь с любимой женщиной.
В темные предутренние часы во дворе никогда никого не бывало, и, миновав поворот от зоны охраны к баракам, можно было расслабиться. Патрик крался к забору, предвкушая, как нырнет сейчас под старый плащ на нары, угреется – и станет вспоминать неповторимые минуты прошедшей ночи. Считать дни до следующей встречи… но пока – пока можно снова переживать те тайные наслаждения, вспоминать горячечный шепот Магды и мысленно благодарить судьбу за подаренное счастье.
Мысли его были прерваны самым нелепым образом – задумавшись, Патрик нос к носу столкнулся с сонным солдатом. Охранник, видно, вышел во двор по своим утренним делам и обалдел от нежданной встречи не меньше принца.
- Ты… чего? – оторопелым шепотом спросил солдат вместо того, чтобы закричать, и у Патрика мелькнула надежда, что все обойдется. Он нахально приложил палец к губам – не шуми, мол.
Солдат ошалело кивнул, посторонился, пропуская юношу. Патрик метнулся к углу барака – и услышал за спиной вопль:
- Стоооой!
«Попал», - успел подумать он, прежде чем его сшибли с ног.
- Слыхала? – спросила за завтраком Вету Алайя. – Вчера ночью кто-то бежать пытался… говорят, почти удалось, да в последнюю минуту поймали.
- Ну и что? – равнодушно откликнулась Вета.
- Как что? – искренне удивилась Алайя. – Это каким же дураком надо быть, чтобы зимой бежать! Ведь в лесу замерзнешь насмерть. Да еще и без ничего, без хлеба, без одежды теплой. Говорят, этот дурак даже без шапки был.
- Так, может, он и не бежать собирался… - рассеянно ответила Вета.
- Может, и не бежать, да только что он делал тогда ночью не в бараке, а черт те где, чуть ли не под носом у коменданта? Его Альберт Хилый засек… ну, утром по нужде пошел, а этот дурак прямо на него и вывернул. Альберту теперь награда светит.
- Ты-то откуда знаешь? – удивилась Вета.
- Дружок мой сказал, - бесхитростно объяснила Алайя. – Говорил, что комендант вроде бы тоже не поверил, как это – бежать без припасов, без одежды теплой. Но тот умник упрямо твердил, что готовил побег, был один и вообще… хотя поймали его даже не у ворот, а в середине лагеря – как он там оказался? Ну, и все… сегодня, говорит, представление будет.
- Какое представление? – не поняла Вета.
- Как это какое? За побег ведь наказывают. У нас в позапрошлом году одного вообще насмерть забили. Вот сегодня и будет – при всех, как полагается. Двадцать пять плетей, и что там еще Штаббс решит, - Алайя хихикнула и возбужденно облизнула губы.
- Дура ты… - тяжело проговорила Вета. – Это, по-твоему, представление?
- Зато на работу позже погонят, - рассудительно ответила девчонка.
Вете совершенно не хотелось смотреть на такое «представление», и она сразу после завтрака ускользнула из барака, надеясь отсидеться у Магды. Она добегала уже до середины двора, когда оглушительный звук колокола разрезал утренний воздух, перекрывая собой все звуки. Каторжников собирали во дворе.
Пар от дыхания облачком вился над толпой людей, которую охранники пытались выстроить в правильное каре вокруг столба для наказаний. Многие переминались с ноги на ногу с неохотой, но гораздо больше глаз – Вета заметила это – были устремлены на дом коменданта с явным интересом и любопытством. Еще бы – такое развлечение! На час позже на работу погонят!
Когда с крыльца спустился Штаббс, гул смолк.
В холодном воздухе голос коменданта разносился четко и громко.
- Вчера ночью, - говорил Штаббс, - мы поймали негодяя, пытавшегося бежать. Этот человек, вместо того, чтобы отбывать назначенное ему правосудием наказание, собирался предаваться преступным действиям на свободе. Все вы знаете, чем это грозит мирным жителям. Все вы знаете, для чего вы здесь. Всем вам известно, что должно последовать за таким чудовищным поступком…
Вета вздохнула и поежилась. Речь Штаббса была правильной, как урок математики, и такой же бесполезной. Никто из стоящих здесь такого же мнения о «чудовищности» поступка не придерживался, наоборот – многие осуждали дурака лишь потому, что он пытался бежать слишком рано и рисковал замерзнуть в лесу. Гораздо лучше подождать еще месяц – и попытка была бы успешной. А теперь…
- … двадцать пять плетей в назидание. Если выживет – на две недели приковать к тачке на работах в карьере, - заключил Штаббс.
Толпа удивленно загудела. К обычному наказанию плетьми за побег полагалось еще дополнение в виде стояния у столба. Да и потом, если наказанный выживал, его ставили на ворот, с помощью которого добывали воду; работа тяжелая – нельзя было ни на минуту остановиться, чтобы не иссяк поток воды. А здесь – всего-то плети и к тачке? Что-то слишком просто…
Трое солдат подошли к столбу, ведя за собой за цепь кандалов высокого человека в разодранной одежде. С него сорвали и так уже едва державшуюся на нем куртку и рубашку, притянули за поднятые руки. Каторжники загомонили громче. «Принц?» - различила Вета и подняла голову. Человек у столба обернулся, обвел толпу взглядом. Вета охнула, гася вскрик, и подалась вперед.
Это ошибка! Она точно знала, что бежать Патрик не мог… во-первых, тогда бы с ним был и Ян, а во-вторых – Магда…
Магда! Не от нее ли уходил он той ночью, когда его поймал солдат? Ну, конечно! Если бы узнали про… в общем, Магде бы грозило примерно то же самое, а так… значит, он взял вину на себя, представил это как побег, чтобы только ее не тронули. Наверняка ему не поверили сразу, ведь Штаббс не дурак, но… это же Патрик. Благородный рыцарь, черт его побери! А если его забьют сейчас насмерть?
Вета метнулась взглядом по двору. Знает ли Магда? Видит ли? Как же она могла…
Свист плети, прокатившийся по двору, заставил ее сжаться в комок. На снег упала тишина, и слышен был только этот свист и мерный отсчет палача. Патрик вздрагивал под ударами, но молчал. И только после слова «Девятнадцать» он повис на цепях, потеряв сознание.
* * *
… А потом весна свалилась на страну стремительно, как никогда. Еще неделю назад свистела вьюга, и казалось, тепло не наступит вовсе. Но уже в начале апреля солнце вдруг вырвалось на свободу и ударило по руднику горячей волной. Снег почернел и съежился за каких-то пару дней, и птицы орали, словно одурев, и на ветвях редких осин и берез набухли тугие почки.
Воскресный день – день молитвы - выдался ясным и теплым. Даже каторжники радовались солнцу, и странно было видеть непривычные улыбки на изможденных, угрюмых лицах. Священник нараспев тянул слова молитвы, вытирая потную лысину. Ян и Патрик стояли рядом почти у самого забора и, не особенно вслушиваясь, тихонько шептались, радуясь первой за две недели возможности поговорить.
- Вету высматриваешь? – тихонько спросил Патрик, наблюдая, как Ян то и дело крутит головой по сторонам и приподнимается на цыпочки.
- Ее… - шепотом признался Ян. – Знаешь, я по ней соскучился…
- Не верю, - так же шепотом пробормотал Патрик и, улыбаясь, поднял исхудавшее, бледное лицо, подставил солнцу, закрыл глаза. – Вот не верю… Ты с ней неделю назад виделся…
- Неделю! – фыркнул Ян. – Это вечность для человека, который любит…
- Неделя – не вечность. Вот если месяц… нет, меньше, кажется… когда я у нее был последний раз… - он принялся подсчитывать что-то тихонько. – Да, верно, двадцать четыре дня.
- Не двадцать четыре, а двадцать девять, - поправил его Ян. – Еще пять дней ты не помнишь…
- Да, в общем, без разницы, - отмахнулся принц.
- И потом, вы же виделись… Она ведь приходила к тебе, когда ты в бараке валялся…
- Это разве виделись, - вздохнул Патрик. – Ну, если и так, ну пусть не месяц, меньше… две недели, Боже правый! Я извелся там, в карьере этом…
- Кто ж тебе виноват, - пожал плечами Ян. – Скажи спасибо, что жив остался. Тебя ведь и прикончить могли, и совсем не начальство. После этой твоей выходки нам всем туго стало, закрутили так, что ни охнуть, ни вздохнуть. Хорошо, что Штаббс тебя в карьер упрятал…
Волна прокатилась по толпе – каторжники опускались на колени. Священник уже слегка осип.
Патрик вдруг рассмеялся.
- Штаббс мне ни черта не поверил. Так и сказал: я, говорит, уверен, что вы замышляли вовсе не побег.
- Немудрено, - отозвался Ян. – Только полный идиот – каким, кстати, вы и являетесь, ваше высочество, - соберется бежать фактически зимой, не взяв с собой ни еды, ни теплой одежды, ничего… Тут и дурак догадается. Наверняка он и расследование провел.
- Штаббс не дурак, - задумчиво сказал принц. – Но как раз потому, что он не дурак, он и не станет… искать на свою голову неприятностей. Ему проще было объявить меня беглецом, чем разбираться. Знаешь… порой мне кажется, что он догадывается… или знает… о нас с Магдой.
- Кто знает, - пожал плечами Ян. – Но, наверное, ты прав. И потом, я думаю, что Штаббс… словом, он пытается усидеть на двух стульях. Жизнь ведь длинная, и неизвестно, каким боком может повернуться. А вдруг тебя действительно оправдают? А он, наверное, надеется отсюда вырваться. Если ты вернешься в столицу, ты можешь и не забыть о нем, и тогда…
- Ты говоришь теми же словами, что и Магда, - тихо ответил Патрик. – Может, и так. Но мне не важно. Главное, что она не пострадала.
- Она хоть спасибо-то тебе сказала? – хмыкнул Ян.
- А как же, - улыбнулся Патрик. – Так выразилась, что уши в трубочку свернулись – нечего, мол, было геройствовать…
- Хоть что-то умное она сказала, - угрюмо проговорил Ян. – Нет, ну надо же таким дураком быть! Расскажи ты все – ну, что бы ей сделали? Лекарка ведь, одна на весь лагерь… вряд ли сильно наказали бы. Да и само по себе дело яйца выеденного не стоит – подумаешь, баба. Нет же, надо было честь дамы защитить… рыцарь, мать твою!
- Янек, уймись, - попросил Патрик, улыбаясь. И вздохнул, перекрестившись: - Скорее бы уже…
- … Аминь, - раскатисто заключил священник – и закашлялся.
Рядом загомонили, крестясь, задвигались.
- Ну, я пошел, - деловито сказал Патрик, поднимаясь с колен. – Сейчас буду расписывать солдату у выхода, как у меня голова болит… нет, скажу – руку ушиб.
- Ты опять, что ли, к ней? – изумился Ян. – Тебе мало было? Тебя же еще ветром шатает. Подумай о себе, а не о ней, рыцарь чертов. Если тебя здесь прикончат, Магда утешится быстро… - Патрик вскинулся, но Ян махнул рукой. - Хочешь – иди, пожалуйста. Но в этот раз я не стану мешать тем, кто хотел ночью тебя прирезать.
- Не кипятись, - примирительно попросил Патрик и положил худую ладонь на рукав друга. – Лучше посмотри – вон Вета идет…
Ян машинально одернул потрепанную куртку и в нетерпении шагнул навстречу ломкой черной фигурке.
Все это время друзья, словно по уговору, ни словом не обмолвились о происшедшем. Такие попытки побегов случались в руднике ежегодно и едва ли не по десятку каждую весну, и после каждой из них охрана ужесточалась - до осени, когда мокрядь и непролазная грязь, а затем морозы лишали каторжников охоты к перемене мест. Все успокаивалось – до будущей весны. Больше всего, однако, не везло тем, кто пытался бежать первыми и бывал пойман – на таких ополчался весь карьер, считая, что именно они виной ужесточению режима. Бывало, что таких несчастных убивали ночью, и начальство даже не принимало мер к поимке виноватых. В этот же раз каторжники ополчились на Патрика с особенной яростью – мало того, что пытался бежать первым - так еще и принц. Но отчасти по этой причине его и не убили свои же – в те первые дни, когда он валялся в беспамятстве, хотя сделать это было не особенно сложно. Среди каторжников было достаточно таких, кто, как и комендант Штаббс, надеялся на непредсказуемость судьбы. А вдруг завтра случится чудо?
Патрик, разумеется, знал о том, какие меры были приняты начальством после его идиотского «побега». Понимал и то, что сейчас лучше не нарываться и не напрашиваться на неприятности. И все-таки не видеться с Магдой стало для него пыткой намного большей, чем все, что досталось в качестве наказания. Если бы Магда хоть писать умела, можно было бы найти способ обмениваться записочками, но пока оставалось лишь надеяться, что все эти меры строгости – временные.
Впрочем, первые несколько дней Патрику было не до того. Во время наказания он терял сознание дважды, и после двадцать четвертого удара его не стали снова отливать водой, как первый раз, а так и уволокли в барак. Он вынырнул из тяжелого беспамятства лишь на шестые сутки, и еще несколько дней не мог решить, на каком же свете ему лучше остаться. Черные тени кружились рядом, протягивая к нему длинные, когтистые лапы и что-то хохоча, и где-то слышен был мерный, бесстрастный счет: «Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…» - и вспышки боли накатывали одна за другой, и не оставалось сил терпеть; он снова летел в пустоту, а боль настигала его, не давая выдохнуть. И он кричал «Мама, разбуди меня!», но вместо этого слышен был все тот же издевательский хохот.
Наверное, он все-таки нужен был кому-то живым. Первые несколько суток возле него днем сидела Магда, выкраивая торопливые минутки, ночами – Ян. Новые правила не разрешали выходить из барака никуда, кроме как на работу, но, очевидно, на посещения лекарки запрета наложено не было. По крайней мере, выхаживать его не запрещали.
Ян даже не пытался скрывать своей неприязни к Магде. Если раньше ему, по большому счету, не было до нее никакого дела, то теперь он едва сдерживался, чтобы не ударить ее. Когда утром Патрик не вернулся в барак и по лагерю прошел слух о попытке побега, Ян все понял и потом целый день места себе не находил. Хотел было броситься к коменданту и все ему рассказать, но вовремя сообразил, что спасибо принц ему за это не скажет. Стоя во дворе в толпе и глядя на дергающуюся на цепях фигуру у столба, страшно матерился шепотом, сжимая кулаки. Когда же Патрика притащили после наказания и швырнули на нары, словно куль с песком, Ян почувствовал, как в груди у него поднимается глухое бешенство. Отчаянная тревога за жизнь Патрика, щемящая жалость к другу, злость на него и на Магду, ненависть к ней переполняли его, и при виде лекарки он не пытался скрывать неприязнь даже под маской вежливости. Ян смотрел на Магду исподлобья, разговаривал с ней подчеркнуто сухо и вежливо, почти сквозь зубы. Женщина словно не замечала этого – спокойно и деловито объясняла, перед тем, как уйти, что и как сделать ночью, как поить и чем промывать раны, и голос ее был спокоен и почти равнодушен. И Ян ненавидел ее еще и за это показное равнодушие к тому, кто подставился из-за нее и теперь неизвестно выживет ли.
Никто не знал, что думала по этому поводу сама Магда. Лицо ее было спокойно и бесстрастно, движения точны и деловиты, и никто не мог бы сказать, что этот каторжник чем-то отличается для нее от остальных. Днем, когда в бараке никого не было, она позволяла себе присесть на нары рядом с мечущимся в бреду Патриком, но и тогда посторонний взгляд не увидел бы за этим ничего, кроме внимания лекаря к больному.
Дважды Патрик ненадолго приходил в себя. Узнав друга, слабо улыбался потрескавшимися губами, просил пить – и снова бормотал что-то невнятное, и глаза его застилала мутная пелена, а горячие, словно печка, пальцы бессильно скребли по наброшенному на него тряпью. Его то колотил озноб так, что стучали зубы, то он сбрасывал с себя все, тяжело дыша. Ночами Ян молился – сам не знал, кому, то Богу, то черту - вперемешку, прося лишь одного – пусть Патрик выживет. Больше всего он боялся остаться здесь один. Пока жив Патрик, есть надежда. Ян не мог бы объяснить точно, какая именно надежда и на что, но знал это так же твердо, как то, что сам он пока еще жив.
Несколько раз поблизости случался Джар, и Ян замечал, как он вполголоса объясняет что-то лекарке, рисуя что-то в воздухе резкими взмахами ладоней. Лицо его было сосредоточенным и строгим, обычная гримаса хмурого презрения исчезла. Магда так же негромко переспросила дважды. Джар ответил - и быстро оглянулся. «Ему запрещено лечить», - вспомнил Ян.
Во второй вечер Джар с ухмылкой наблюдал, как неумело и старательно Ян отмачивает присохшие повязки на спине Патрика. Когда-то им случалось вылетать из седла на охоте, ломать ключицу, получать ссадины в фехтовальном зале, но все это казалось теперь детской игрой, совсем нестрашной и легкой. Ян очень старался не причинить другу лишних страданий, но от старания этого выходило лишь хуже. Чувствуя боль принца как свою, он, как мог, оттягивал неприятный момент, когда нужно будет отодрать присохшую к ране ткань, и тем самым причинял невольно новую боль. У него дрожали руки, на лбу бисеринками выступала испарина. Джар смотрел на это, смотрел, а потом, не выдержав, подошел, отстранил Яна.
- Смотри, - сказал он, - как это делается… И не бойся – все, что могло случиться плохого, уже случилось. Но если ты будешь тянуть… кота за хвост, например… то ему от этого будет только больнее. Голову ему придержи… вот так. В некоторых случаях, - продолжал Джар, смачивая кровоточащие полосы оставленным Магдой настоем, - излишнее милосердие может только навредить.
Первые несколько ночей Ян почти не спал. Менял Патрику повязки на спине, поил, удерживал, когда принц начинал вдруг метаться на нарах, мешая спать соседям. На третью или четвертую – Ян толком не помнил – ночь он свалился в мертвый сон, словно подкошенный. А когда очнулся рывком, словно выдергивая себя из пустоты, то увидел сидящего рядом Джара.
- Чего всполошился? – шепотом сказал ему Джар. – Спи, я посижу… Ему-то все равно, кто тут возле него прыгает.
- Да ладно… - Ян потер припухшие веки, зевнул. – Иди спать, я сам…
- Ну, как знаешь…
Джар поднялся было – и снова сел рядом с ним, теребя седую бороду. Из конца в конец барака гулял сочный, раскатистый храп, кто-то тихо бормотал во сне, кто-то охал. Патрик лежал ничком, дыша тяжело и прерывисто. Ян тронул его руку. Горячая, очень горячая.
- Только бы выжил… – с отчаянием прошептал вдруг Ян.
Джар быстро взглянул на него
|
