Каторга
Гряда невысоких скал, покрытых густым сосновым лесом, качалась перед глазами. Вверх-вниз, и казалось, конца не будет тряской, разбитой дороге, скрипу колес и проплывающим мимо высоким соснам. И когда за очередным поворотом сквозь деревья стал виден высокий забор, у всех вырвался вздох облегчения.
Лагерь, обнесенный высоким, в два человеческих роста, деревянным забором, выглядел обыденно и нестрашно. Больше страшила неизвестность. Трое осужденных, теперь уже почти каторжников, прижавшись друг к другу, молча смотрели на приближающиеся ворота. Крапал мелкий дождик. Закат был тоже серым, и дорога – серой. И все впереди казалось серым. Вета до боли сжимала пальцы. Тихонько позвякивали цепи кандалов, и прежней жизни оставалось – на несколько шагов до ворот.
Последние три дня пути – от станции – они почти не разговаривали. Вета молилась про себя. Там осталась Жанна… нет, Иветта Радич. Упокой, Господи, ее душу… как страшно, как страшно – был человек, и нет его. В горле стоял комок, но слез не было. А сама она? Теперь у нее другое имя и другая судьба. Кто знает, выиграла или потеряла она от этой замены. В любом случае, жалеть не станет. По крайней мере, здесь их – трое. А там она осталась бы, наверное, совсем одна. Вета жадно вдыхала сентябрьский воздух – здесь он ощутимо холоднее, чем дома…
Карета остановилась, офицер ловко выскочил наружу и зашагал к воротам.
- Эй! – раздался окрик откуда-то сверху, - кто такие?
Через верх забора перегнулся солдат с факелом в руке и с любопытством глазел на новоприбывших.
- Осужденные! – крикнул офицер, подходя к калитке и задирая голову. – Из столицы.
- А-а-а… Счас старшого позову, - донеслось в ответ.
Ян посмотрел на девушку и вдруг улыбнулся – очень мягко, и осторожно погладил ее холодные пальцы.
- Все будет хорошо, Вета, - проговорил он негромко, словно сам устыдился неожиданного своего порыва.
- Вылезайте, - угрюмо буркнул офицер, вернувшись.
С той стороны калитки маячила усатая хмурая физиономия. Офицер передал ему пакет с документами, хлопнул по плечу и, облегченно вздохнув, скрылся в глубине двора. Солдаты подтолкнули осужденных к калитке.
Вета оглянулась, жадным взглядом окинула хмурое небо, пыльную дорогу, деревья, подходящие едва ли не к самому забору. Все.
Охранник, принимавший их, ничем по виду не отличался от солдата – та же форма, такая же усатая физиономия. Только вместо треуголки – плоская круглая шапочка, в руках кнут, а на мундире нашиты непонятные знаки.
- Так… вы двое со мной, - он махнул направо, - а тебе – туда, - он подтолкнул Вету налево, откуда уже шел тяжелой походкой немолодой офицер с такими же непонятными знаками на мундире. – Пошли, - он подтолкнул юношей.
Патрик и Ян стремительно обернулись к ней. Вета едва сдержала вскрик. Их разлучают. Как она выдержит здесь – одна?!
- Пошла давай, - офицер не сильно толкнул ее в плечо. – Чего встала?
Они оглядывались, оглядывались до тех пор, пока поворот не скрыл их друг от друга. Патрик успел махнуть ей скованными руками. Что же с ней будет здесь? Что будет со всеми ними?
Офицер вел ее мимо приземистых деревянных сараев, мимо высокого двухэтажного дома, мимо маленькой круглой площади с высоким деревянным столбом посередине. Возле одного из сараев остановился, дернул разбухшую деревянную дверь:
- Сюда…
В небольшой комнате с низким потолком было почти пусто – дощатый стол, несколько стульев да огромный шкаф в углу. Офицер толкнул Вету на стул, вскрыл пакет с бумагами и углубился в чтение. Читал он, видимо, не очень хорошо – медленно, шевеля губами. Поверх бумаг глянул на девушку – изучающе, потом с недоверием, потом с недоумением.
- Тебе лет сколько?
Вета запнулась. Сколько лет было точно Жанне? Девятнадцать? Двадцать? Бог с ним, назовет свой возраст.
- Восемнадцать, - тихо проговорила она.
- Написано - девятнадцать, - хмыкнул офицер. – Ну-ну… на вид и шестнадцати не дашь.
Через минуту он недовольно пробурчал:
- Черт те что… Почему здесь написано – волосы черные? Ну-ка встань… росту в тебе сколько?
Вета поднялась послушно, хотя колени и руки у нее задрожали. Вот оно, вот оно! Сейчас все раскроется…
Офицер подошел к ней, бесцеремонно взял за подбородок, поворачивая ее лицо к свету. Вета вспыхнула и попыталась вырваться.
- Стой, не дергайся! На правой щеке три родинки… и где? Они кого нам прислали? Или у тебя паспорт поддельный?
Вета стиснула зубы и мотнула головой, высвобождаясь.
Офицер хмыкнул, бросил на стол пакет и, грохнув дверью, вышел из комнаты. Вета снова опустилась на стул. В горле комком стояли слезы. Только бы не заплакать…
Солдат у двери переступил с ноги на ногу и вздохнул. Сколько-то времени прошло - в коридоре застучали шаги, сквозь неплотно прикрытую дверь стал слышен оправдывающийся голос:
- Но, господин комендант, откуда же я знаю! А если с нас потом спросят? Да мне-то все равно, но вы ведь сами…
Резко распахнулась дверь; мимо вытянувшегося в струнку солдата в комнату вошел высокий, худощавый, немолодой человек в сером мундире. Начальник, поняла Вета.
- Вот она, господин комендант, - кивнул на девушку вошедший следом офицер.
Комендант взял со стола бумаги. Небрежно пробежал их глазами, тоже хмыкнул и окинул девушку оценивающим взглядом.
- Как тебя зовут? – спросил он негромко.
- Жанна Боваль, - ответила она.
- Да ну? – прищурился комендант.
Вета опустила голову.
Комендант подошел к ней, всмотрелся в лицо, то и дело переводя взгляд на паспорт. Потом вздохнул, положил бумаги на стол. Что-то непонятное промелькнуло в его глазах.
- Мне, в общем, неважно, - так же негромко сказал он, - зачем ты под чужим именем сюда рвешься. Это твое дело. Но все-таки – ох, и дура ты. Обратной дороги у тебя нет, и жизнь твоя уже кончена. Ты это понимаешь?
Вета молчала.
- Надеюсь, что понимаешь, - заключил комендант и грустно усмехнулся. – Пожалеешь ты о своем выборе, только поздно будет.
Он что-то неразборчиво сказал офицеру и неторопливо вышел из комнаты.
Вета проглотила слезы. Все. Больше нечего бояться. Осужденная Жанна Боваль, добро пожаловать… так, что ли? Прав этот человек – дура. Только обратной дороги нет теперь. Да и не было ее – с самого начала.
Потом все пошло очень быстро. Офицер снял с нее кандалы и заставил раздеться, осмотрел внимательно, нет ли на теле особых примет. Вета, непривычная обнажаться не то что перед посторонними, а и перед матерью, двигалась, словно во сне. Окончательно ее добил вопрос, заданный спокойно и словно между прочим:
- Девушка?
- Что? – не поняла она.
- Ты дура, что ли? – удивился офицер. – С мужиками спала?
- Да как вы смеете! – щеки Веты запылали, но офицер лишь пожал плечами:
- Нашлась недотрога… У нас тут не пансион благородных девиц, возиться с тобой. Я ж тебе по-доброму посоветовать хочу – чем скорее мужика себе найдешь, тем лучше будет. И пригрета будешь, и сыта…
Ей позволили одеться и снова надели кандалы. Потом пришел хмурый мужик с ножницами и остриг ее густые пепельные волосы почти под корень. Вета, оглушенная и раздавленная, молча сидела на стуле и смотрела, как падают на грязную простыню прямые длинные пряди. Сколько унижения… и сколько еще его будет. Да разве можно оставаться женщиной – здесь?
- Вещи свои покажи… - вывел ее из оцепенения окрик.
Так же молча Вета распутала узел, в который были связаны ее нехитрые пожитки.
- Ножа с собой нет?
Она молча покачала головой.
- Бери и айда…
- Куда?
- В барак. Место тебе найдем… Народу, правда, везде тьма, но хоть одно свободное, может, найдем. Ну, а не найдем, будешь пока под нарами спать, не сахарная. Как выбывет кто, мы тебя пристроим…
- Как выбывет? – не поняла девушка.
- А как у нас выбывают, - вздохнул офицер. – Чай, знаешь - сдохнет. У нас по-другому не будет…
Ведя ее чисто выметенным двором, офицер говорил:
- Режим у нас простой. Подъем на рассвете, по колоколу - и на работу. Тут все просто: бери больше – кидай дальше… только вот хилая ты, куда тебя приставят, не знаю. Ну да обживешься, ничего. Работа до заката, в полдень еда, быстренько пожрете – и снова-здорово, кайло да лопата, - офицер засмеялся. – Отбой тоже по колоколу. Бараки после отбоя запирают. Раз в месяц из соседней деревни священник приезжает, так в этот день работа короче – чтоб, значит, помолиться могли. К охране обращаться «господин конвойный» и кланяться за пять шагов, перед господином комендантом – за десять и шапку снимать. Сюда – видишь? - офицер открыл калитку в невысоком заборе, разделявшем двор на две части, - только в сопровождении солдат. Попадешься одна - тоже плети, вам тут делать нечего, ваша половина там, - он махнул на несколько невысоких, угрюмых, приземистых сараев в отдалении. - Норму выработки тебе определят. За невыполнение – ну, там по обстоятельствам, или жрать не дадут, или тоже плети. За каждую провинность отметка, кто за неделю больше трех наберет – того наказывают. Все поняла?
Вета молчала.
- Пока ты новенькая, кандалы с тебя не снимут. Недели две походишь, посмотрим, если хорошо будешь себя вести. У нас вообще-то на женщин редко их надевают, только на самых-самых. Будешь смирной – тебе же лучше будет. Нет – пеняй на себя.
Вета молчала.
- И вот еще что. Насчет мужиков. Мужик – дело твое, но беременных нам тут не нужно, поняла? Сама головой думай… можешь вон к лекарке сходить – она чего подскажет, - и, поймав изумленный взгляд Веты, добавил: - Это только с непривычки кажется, что некогда тут или возможности нет… а как припрет – быстро время находят. Где только не ловим, - офицер усмехнулся. – И то, мужиков-то много, а баб мало, все ведь люди живые…
Вета молчала.
- Пытаться бежать отсюда не советую, - продолжал офицер. – Во-первых, поймают сразу, и уж мало-то не покажется. Во-вторых, в наших местах загинуть недолго, летом и то волчья полно, а уж зимой вовсе к самому лагерю подходят. Сожрут в одиночку. Или в скалах заплутаешь, тут дороги-то нехоженые. У тебя ведь бессрочная?
Так же молча девушка кивнула.
- Что ты головой-то мотаешь? - разозлился вдруг офицер. – Хоть бы слово сказала, гляди, какая гордая…
- Бессрочная, - выдавила Вета.
- Ничего, обживешься. Впредь головой думать будешь… Тут тоже люди живут, - он хмыкнул, - хоть и воры-убийцы, а все ж живые…
Перед приземистым и длинным деревянным домом, похожим больше на сарай, он остановился, отворил разбухшую дверь, пропуская Вету вперед.
- Прямо и налево.
В нос ударил спертый, затхлый запах. Чем пахло, Вета, по отсутствию опыта, не смогла распознать, но вонь показалась ей такой сильной, что потемнело в глазах. Она остановилась, опершись о стену, судорожно вздохнула.
- Сомлела, что ли? Это с непривычки… Шагай давай…
Пол выскользнул из-под ног, что-то больно ударило в висок. Узел с вещами вывалился из ослабевших пальцев и откатился в сторону.
- Ишь, нежная какая… - проворчал офицер, переступая через лежащее у его ног хрупкое тело.
* * *
Высокий, худой, подтянутый мужчина в сером мундире смотрел на Патрика и Яна с откровенной неприязнью. Понять его было можно – мало проблем на голову, еще одной недоставало. Разговаривал он с ними холодно и сухо, но вполне вежливо. Рассеянно просмотрел сопроводительные бумаги, бросил их на стол, поморщился:
- Куда я вас дену? У меня ни в одном бараке свободных мест нет…
Он окинул юношей оценивающим взглядом.
- Добро бы еще крепкие вы были, а то ведь… на здешнем пайке ноги протянете через месяц. Ладно. Поставлю вас пока на верхний уровень, а там поглядим, - и добавил, усмехаясь: - Вы, благородные, поди, и лопату-то в руках не держали никогда…
- Не по чину, - дерзко отозвался Ян. Патрик промолчал.
Комендант кивнул:
- Вот-вот. Только языками работать и можете… Но имейте в виду: народ здесь простой, господскому юмору не обучен. Если не хотите неприятностей, языки попридержите. За грубость охране и начальству у нас плети полагаются. Да и вообще… не столица вам тут, ясно?
Он открыл дверь в коридор и крикнул:
- Варга! Найди там что-нибудь не очень рваное да башмаков две пары…
И повернулся к друзьям:
- Переоденетесь… Ваши кружева да позолота тут быстро облетят. А за серебряные пуговицы и прирезать могут ночью…
Да, подумал Патрик, это он прав. Они уже ловили на себе недоумевающие взгляды. Какими неестественными, чужеродными выглядели здесь, среди одинаково серых лохмотьев, их камзолы – пусть и потрепанные, грязные, но все еще красивые и богатые, отделанные тесьмой и кружевом, слегка обмахрившимся в дороге.
Приземистый, потный комендантский денщик швырнул им ворох тряпья и снял кандалы. Одежда, доставшаяся им, была ношеной, но целой и вполне еще крепкой. И даже по росту, хотя в куртку Патрика можно было завернуть двоих таких, как он, а Яну оказались коротки рукава рубашки. Башмаки – неудобные и грубые, но все-таки лучше, чем легкие туфли, в которых и сейчас не жарко, а зимой, наверное, замерзнешь насмерть. Переодеваясь, Патрик украдкой отодрал от камзола несколько пуговиц, вытащил из карманов припрятанные монеты и кольцо. Пригодятся, подумал он. Когда солдат снова надел на них кандалы – уже другие, с попятнанной ржавчиной цепью, Патрик осторожно просунул под правый браслет рукав рубашки. За дорогу эти браслеты стерли им запястья до багровых ссадин.
Сумерки опустились на лагерь очень быстро, и все вокруг плавало в сером тумане и казалось нереальным, словно во сне. Это не может случиться с ними, нет, они проснутся сейчас, и все будет по-прежнему. По-прежнему, усмехнулся Патрик. Прежней жизни больше нет. У входа в приземистый барак он случайно коснулся руки Яна и почувствовал, как дрожат у того совершенно ледяные пальцы.
- Новеньких принимайте, - буркнул конвойный неизвестно кому и, пригнувшись, вышел.
После полутьмы на улице тусклый свет нескольких лучин казался ярким. Воздух в бараке был мутным, под потолком висел чад – не то от табачного дыма, не то от спертого, затхлого запаха, не то, казалось, от нечистого дыхания почти полусотни людей. Маленькое, затянутое бычьим пузырем окошко под самым потолком днем, наверное, даже в солнечный день почти не давало света. Длинные, грубо сколоченные двухэтажные нары терялись в темноте.
Оба они на мгновение растерялись. Потом Патрик, подобрав цепь кандалов, шагнул вперед и негромко, но отчетливо проговорил:
- Бог в помощь…
В тот же миг в бараке стало тихо. Все головы повернулись к ним, множество глаз разглядывало – изучающе, недоверчиво, равнодушно, презрительно.
- Ну, здравствуйте, коль не шутите, - откликнулся, наконец, один из каторжников – маленький, кривоногий, смуглый, с черными небольшими глазками.
Удивительно ловко он соскочил с нар и подошел к ним, и заходил вокруг, осматривая друзей со всех сторон.
- Благородные, - протянул он. – А откуда?
Ян и Патрик переглянулись.
- И так видно, - пробурчал от окна второй – высоченный детина с всклокоченной бородой, одетый лучше других. – Видно птицу по полету, добра молодца по соплям. Столичные, стало быть, штучки… Так? – рявкнул он. – А ну-ка, подите сюда!
Ян и Патрик опять переглянулись - и не тронулись с места.
- Вам неясно сказано? – гаркнул детина.
- Где тут места свободные есть? – спросил Патрик так же негромко, словно не слыша его.
- Ты слышал, что я сказал? – прищурился каторжник. – Или вы, такие гордые, привыкли, чтоб к вам сами на поклон ходили?
Не отвечая, Патрик медленно пошел вдоль рядов, всматриваясь в заваленные тряпьем, рваными одеялами, засаленными куртками нары, выискивая свободное место.
- Ты! – рявкнул детина. – Ну-ка, проучите их! - обернулся он к двум стоящим рядом – таким же здоровым мужикам, у одного из которых не было правого глаза, а второй носил на лице шрам, начинавшийся у правого виска и теряющийся в нечесаной бороде.
Ян вовремя сообразил, чем дело пахнет, и, расталкивая плечами всех, попавшихся на пути, прорвался к принцу – как раз вовремя для того, чтобы резким ударом сложить пополам шрамолицего, метившего пудовым кулаком Патрику в лицо. Патрик, видимо, тоже все понял и быстро присел, уходя от удара одноглазого, который, не ожидая промаха, наткнулся на приятеля и вместе с ним рухнул в проход.
Ян и Патрик молча прижались спинами, сжав кулаки. Оба в тот момент с благодарностью вспомнили мессира Эжера, учившего их не только благородному искусству фехтования, но и преподавшего азы простонародного кулачного боя – просто так, как говорил он, на всякий случай.
Загомонивший было барак вновь смолк.
- Та-а-ак, - протянул детина и грязно выругался. – Значит, вот как… Что ж, мы не гордые, мы сами к вам придем… - он слез, наконец, со своего места на нарах и прохромал к ним. – Можем и поклониться, если господа того хотят, - он отвесил издевательский поклон под сдавленные смешки остальных. – Так, что ли?
- Пошел вон, - холодно и равнодушно сказал ему Патрик.
Смуглый человечек, отскочивший было в угол, снова забегал вокруг них.
- Не нравится? – тихо поинтересовался он и размахнулся, чтобы ударить, но опустил руку. И заорал вдруг, глядя на Патрика: – Ты, сволочь!! Ты думал, тебе в этой жизни все даром будет, да? Ты думал, только ты имеешь право чужой жизнью распоряжаться? Аукнулись коту мышкины слезки, порадуется теперь твой папаша! Да ты сдохнешь, сдохнешь здесь вперед меня, я еще порадуюсь, на тебя глядя! Есть в жизни правда, есть! – он торжествующе потряс кулаком. – И на твой род нашлась управа, кровопийца!
Словно повинуясь незримому приказу, на них набросились со всех сторон. Каторжники, словно озверев, кидались в свалку, толкая друг друга, стремясь нанести хотя бы один удар. Их было слишком много – с одной стороны, на руку, потому что они мешали друг другу, с другой – кулаками они владели все-таки лучше. Спустя несколько минут и Яна, и Патрика сшибли с ног и, наверное, затоптали бы, если б не ворвался охранник.
- А ну прекратить! – заорал он. – Давно кнута не получали, сукины дети?!
Кнутом прокладывая себе дорогу, охранник расшвырял дерущихся. На полу остались лишь несколько затоптанных мало не насмерть бедолаг да Ян с Патриком, которые, впрочем, почти тотчас поднялись, озираясь, пока не увидели, наконец, конвойного и не опустили сжатые кулаки.
- Кто начал драку?! – рявкнул охранник.
- Они, - загомонил барак, указывая на новеньких.
- Очень интересно, - протянул тот. – Только прибыли – и уже порядки свои устанавливать?
Он наотмашь хлестнул Патрика кнутом. Тот пошатнулся, но устоял. Опустил вскинутые было руки и промолчал.
- Тебе тоже? – точно так же конвойный хлестанул и Яна, упавшего от боли на колени, и буркнул: – На первый раз достаточно. Всем спать! – рявкнул он, разворачиваясь к выходу.
Хлопнула дверь, на несколько секунд в бараке стало тихо.
- Откуда… этот… тебя… знает? – выдохнул Ян, осторожно ощупывая лицо. Красная полоса набухала на щеке и виске, чудом не достав глаза. Патрику повезло чуть больше – удар пришелся частью по шее, частью по груди, где спасла одежда.
- Эй, вы двое! – окликнул их детина. – Вон, там два места есть – одно в углу, одно у двери. За прописку заплатите хлебом, слыхали? По пайке с каждого завтра утром и столько же вечером.
- Обойдешься, - процедил Ян, идя к двери.
Напрасно он вглядывался в полутьму, ища указанные свободные места. Люди лежали и сидели вповалку, так плотно, что, казалось, нож вставить некуда. Заметив их недоуменные взгляды, тощий молодой парень, почти подросток, сидевший, сгорбившись, почти у самого выхода, чуть отодвинулся, открыв узенькую полоску наваленного тряпья.
- Здесь можно лечь, - тихо сказал он. – Одному. А второму – там, - и мотнул головой чуть дальше, к углу.
- Я лягу здесь, - негромко предложил Патрик Яну, - а ты иди туда. Там дует, наверное, меньше…
- Послушай, - нерешительно спросил Ян у мальчишки, - а нельзя тут с кем-то местами поменяться? Чтобы нам рядом…
Подумав, парнишка кивнул.
- Давай. Я иду туда, в угол, а ты ляжешь здесь. По пайке хлеба с каждого.
Ян и Патрик переглянулись.
- Согласны, - хором сказали оба.
|