* * *
Неожиданно холодный, резкий ветер холодил разгоряченные щеки. Изабель глубоко вздохнула и подняла, подставила ветру горящее лицо.
До последней минуты Изабель не верила в то, что их осудят. Потому что поверить в эту нелепость было слишком подло, потому что она знала и знает – Патрик не виноват. Они не виноваты. Только как доказать это… и кому – теперь?
Уже опустел зал суда, уже разошлись перешептывающиеся любопытствующие и заплаканные родственники, уже стихли голоса и скрип деревянных скамей – а маленькая принцесса все еще сидела, не поднимая головы, не в силах подняться. Может, еще не все потеряно? Ведь имени принца не было названо среди остальных. Ей все казалось, что сейчас все изменится. Отменят приговор ее друзьям. Скажут, что все это – глупый фарс. И Патрик подойдет к ней, рассмеется и скажет: «Глупая, а ты поверила…»
Она никогда не поверит. Не поверит в то, что у нее отнимают брата.
Почему его не было среди остальных? Почему не был произнесен приговор – ему? Может, отец передумал?
В горле стоял ком, но заплакать было нельзя. Словно если она заплачет, брату тоже станет хуже, тяжелее…
Но ведь его там не было…
Сбивались, путались мысли. Это все равно неправда, отстраненно подумала Изабель. Это все оттого, что отец болен. Если б он был здоров, он не допустил бы этого.
Принцесса медленно встала и, проводя пальцами по деревянным спинкам скамей, медленно двинулась к выходу. Машинально поправила локоны у висков. А потом резануло: его не было среди остальных! Значит, отец передумал? Значит, он не поверил, понял, что Патрик… ну конечно! Как же она могла поверить в этот балаган… вот сейчас, сию минуту – броситься к ногам отца и убедиться во всем самой. Его оправдали, ну конечно, оправдали! Решительными шагами Изабель пошла, побежала, выскочила во внутренний двор… скорее!
Дверь в комнату короля была чуть приоткрыта, из глубины доносились возбужденные голоса. У принцессы замерло сердце. Что случилось?! Неужели….
Она с силой дернула дверь - и чуть дар речи не потеряла, увидев отца стоящим у окна.
- Ваше Величество! – она подбежала к нему и бережно поддержала под локоть. – Почему вы встали? Вам же нельзя…
- Еще чего, - отмахнулся король, поворачиваясь. Лицо его было очень бледным, но глаза горели мрачным огнем.
- Ложитесь, отец…
За спиной принцессы испуганно суетились лекари.
- Подожди! – Карл отвел от себя руки дочери и спросил резко: - Где ты была?
- Там… - прошептала Изабель, не уточняя, где именно «там», но король, разумеется, понял.
- Зачем? Я запретил тебе это!
- Отец… - Изабель, тяжело дыша, с надеждой смотрела на него. – Патрика там не было… он…
- Знаю, - буркнул король. – Я виделся с ним сегодня утром…
- И… что?
- А то ты не догадываешься, - усмехнулся Карл, вглядываясь в белое, как бумага, лицо дочери.
Изабель зашаталась и ухватилась за столбик кровати. Видно, в глазах ее плеснулся такой неприкрытый ужас, что король – быстро, словно тоже испугался – проговорил:
- Да не смертная, успокойся. Каторга… бессрочная.
Резко выдохнула принцесса и без сил опустилась на кровать отца.
- Каторга… - прошептала она. – Там… тоже… и Яну, и Марку – бессрочная… а остальным…
- Остальные меня не волнуют, - оборвал ее король. И добавил вдруг – словно про себя: – Еще бы моего сына судейские судили!
- Отец… - Изабель едва сдерживала слезы. – Прошу вас, ложитесь! Вы же убьете себя…
- Не смей реветь! – так же резко сказал Карл, глядя в лицо дочери. – Наших слез он не стоит, поняла? Не стоит! Поди вон, - приказал он дочери. – Я сейчас лягу, оставь меня…
Давясь рыданиями, принцесса выскользнула за дверь. Не так, не так, все не так! Ступеньки расплылись перед глазами, и, запутавшись в ворохе юбок, Изабель чуть не упала на лестнице. Вбежав в свою опочивальню, она упала на кровать и залилась слезами.
Весь вечер и часть ночи просидела она, неподвижно глядя в пространство. Фрейлины испуганно жались по углам, пока, наконец, принцесса не выгнала их вон, не в силах смотреть на эти кислые физиономии. Слез больше не было; просто очень тихо, черно и пусто стало на свете. В висках колотился молот.
Когда сидеть так и молчать в одиночестве стало выше сил, Изабель поднялась. Тщательно умылась, поправила прическу и, взяв со стола свечу, вышла из комнаты.
Июньские ночи короткие, но темные. В коридорах стояла тишина, и непонятно было – спит ли дворец или просто притаился, затих, стараясь не попадаться на глаза никому, даже самим себе. Спускаясь по лестнице, Изабель услышала звук шагов и вздрогнула – таким громким показался он. Перегнувшись через перила, она увидела спешащего ей навстречу лекаря и испугалась.
- Что случилось? – крикнула принцесса через два пролета.
- Ваше высочество, - задыхаясь, отозвался лекарь, - помогите нам, прошу…
- Что?! – Изабель скатилась вниз так быстро, как только могла.
- Его Величество ваш отец… он… - лекарю не хватало дыхания.
- Ну?!
- Его Величество изволил выгнать нас всех, потребовал вина и заперся в своей комнате. Мы не посмели ослушаться и…
- О, дураки!
Вихрем слетела Изабель вниз, промчалась по коридору, дернула дверь в комнату отца. Заперто.
- Ваше величество, - она решительно постучала.
- Пошли вон! – раздался голос из глубины. – Повешу!
- Отец… откройте, это я, Изабель…
Чуть погодя скрипнул засов, дверь приотворилась.
- Зачем ты пришла? – спросил он, и Изабель с ужасом поняла, насколько он пьян. – Что тебе нужно здесь?
- Отец…
В комнате было почти темно – в канделябре на столе горело лишь две свечи. Беспорядок, постель смята, на столе – кувшин, кубок. Бумаги плавают в луже вина и чернил, перо отброшено, чернильница опрокинута. Король, не закрывая двери, сел за стол и тяжелым, мутным взглядом уставился на нее.
Крепко захлопнув дверь, превозмогая страх и жалость, принцесса подошла к нему, коснулась рукой плеча.
- Не надо, - прошептала она. – Пожалуйста, отец, не надо. Вы же убьете себя, вам нельзя…
Карл хрипло рассмеялся.
- Не убью. Я теперь сто лет жить буду. Кого пытались зарезать – тот не утонет… Садись, раз пришла. Хочешь – выпьем?
Дрожащей рукой он наклонил кувшин и, пролив половину на скатерть, придвинул к ней кубок.
- На!
Изабель с ужасом смотрела на отца. Никогда раньше она не видела короля таким. Он бывал разным – в гневе и в ярости, добродушным и разъяренным, но ни разу не заплетался так его язык, речь не была столь бессвязной, а движения – такими неуверенными. Похоже, он даже не понимал, кто перед ним. Принцесса обняла его и стала гладить по плечам, обтянутым измятой сорочкой, по взлохмаченной голове, не замечая идущего от него густого винного запаха.
Карл оттолкнул дочь.
- Ты что, - грубо спросил он, - утешать меня пришла? А я не нуждаюсь, - он пьяно икнул. – Я, может, наоборот… горжусь собой. Я… - он захохотал, - заговор раскрыл. Убийцу обезвредил. Вот я какой! Ради государства сына не пожалел. Ну-ка теперь скажите мне, что я не молодец! Я молодец, да… Теперь у меня все будет. Сто лет проживу…. Только сына… сына у меня больше не будет! Никогда… не будет…
С размаху грохнул король кулаком по столу, кувшин подскочил и опрокинулся. Карл тупо посмотрел на него – и упал лицом в ладони. Плечи его затряслись от тяжелых, хриплых рыданий.
* * *
По королевскому тракту, по оживленной дороге потянулись на восток черные, закрытые тюремные кареты. Не останавливаясь в городах, пылили они колесами, провожаемые взглядами многих прохожих. Преступники, осужденные справедливо или неправедно – кто теперь разберет. Их не показывают никому, везут днями и ночами почти без отдыха, останавливаясь лишь для смены лошадей. Люди крестились вслед, отгоняя нечистого. Пока сам не узнаешь, каково оно – в этих каретах сидеть, лучше не думать об этом. Так оно спокойнее.
В первые дни было все – и слезы, и проклятия, и тяжелое, ледяное молчание. Была даже попытка свести счеты с жизнью – Бог весть, как у Йоргена Редги оказался яд, должно быть, передали родственники. Хорошо, заметили быстро, выбили из рук пузырек. После этого их снова тщательно обыскали; разворошили узелки с вещами и едой, солдаты ощупали всех, невзирая – девушки ли, юноши. Больше ни у кого не нашли ничего подобного, но строгость удвоили и кандалы не снимали ни днем, ни ночью.
Патрик, наследный принц – хотя какой, к дьяволу, он теперь принц, осужденный, будущий каторжник - казался совсем спокойным, хотя более молчаливым, чем обычно. Полушепотом успокаивал плачущую Маргариту Этескье; что-то тихо и строго выговаривал Кристиану Крайку, сыпавшему проклятиями с самого отъезда; вполголоса вышучивал охранников, вызывая робкие смешки и слабые улыбки. Но все-таки видно было, что и он подавлен и растерян, хоть и держится лучше остальных. Его, подозревала Вета, мучило еще и чувство вины – за них за всех.
К чести всех осужденных следует сказать, что в адрес принца не было сказано ни единого слова упрека. Осуждали и проклинали короля, неведомых заговорщиков и правосудие, но Патрику – по крайней мере, в лицо – никто ни словом, ни взглядом не высказал справедливого негодования.
Первые два дня пути они почти не разговаривали. Да и сложно это было – везли их по четверо в закрытых каретах. На привалах, на коротких остановках, вечерами они сбивались в одну кучу, жались к принцу, словно он еще мог защитить их и что-то изменить в их судьбе. Вета с ужасом думала, что теперь они беззащитны перед грубым обхождением солдат, но охрана обращалась с осужденными хоть и холодно, но все-таки вежливо, а к девушкам проявляла даже некоторую долю почтения.
Почти все сразу разбились на тройки или на пары. Прижимались друг к другу Жанна и Кристиан Крайк – прежде спорившие и переругивавшиеся по пустякам, теперь они молчали, не разжимая сплетенных пальцев. Маргарита Этескье цеплялась за Артура ван Херека, худенькая, беленькая Анна Лувье не выпускала руки брата Эдмона. То и дело перешептывались, сидя рядом, Патрик, Ян и Марк...
Когда – еще в столице – их рассаживали по каретам, Вета попала в четверку к Яну, Патрику и Марку. Единственное оставшееся ей счастье – видеть его почти целый день; кто знает, могла ли она надеяться на такое прежде. Патрик ласково улыбался ей и, как мог, пытался успокаивать, но девушка видела, что ему сейчас – не до нее. А между тем, это ведь была последняя возможность сказать ему все, потому что если их разлучат, то… об этом Вета старалась не думать. Но не было возможности поговорить наедине, Марк и Ян не отходили от принца, а признаться при всех – это было невозможно. И оставалось только сидеть в карете рядом и тихо радоваться, если ухабы бросали их друг на друга. Однажды карета угодила колесом в яму, их подбросило и повалило вперед. Вета охнула и схватилась за руку принца, Патрик налетел плечом на дверцу, но удержал от падения девушку. Не выпуская ее руки, Патрик повернулся поудобнее, осторожно притянул Вету к себе. Теплые, твердые пальцы его успокаивающе сжали ее ладонь. Оказавшись в кольце его скованных рук, Вета замерла и прикрыла глаза.
На второй день пути, вечером, на постоялом дворе, когда их загнали всех в одну большую комнату, выставив у двери охрану, когда все худо-бедно уместились на полу и, пригревшись, начали было засыпать, Патрик вдруг окликнул их негромко.
- Да? – отозвался из угла Кристиан, на плече которого лежала Жанна.
Остальные тоже зашевелились.
Принц приподнялся и сел у стены, обхватив колени руками. Плечи его угловато вздернулись, на лицо упала тень.
- Раньше у нас не было возможности поговорить, - сказал он устало, - и больше уже не будет, наверное. Друзья мои… я очень виноват перед вами. Простите меня. Из-за меня вы попали в эту идиотскую историю и пострадали безвинно. Я обещаю вам, что если представится хоть малейший случай, я сделаю все, чтобы вытащить вас – всех… Вы вправе проклинать меня, но поверьте – я не виноват в том, что случилось…
- Ваше высочество, - спросил из другого угла Артур. – Ответьте нам – только честно! – на один вопрос. Вы действительно непричастны к покушению?
В комнате повисла тишина.
- Я клянусь вам, - медленно сказал Патрик. – Клянусь всем, чем хотите, - это сделал не я. Меня застали в комнате отца, но когда я зашел туда, Его Величество был уже ранен. Я не знаю, кто это сделал…
Все зашевелились, запереговаривались.
- Не надо, Патрик, - громкий голос Марка перекрыл гомон и звон кандалов. – Я – вам – верю, - отчеканил он.
- Я тоже, - откликнулся Ян.
- И я…
- И я…
- И мы… - раздались голоса.
- Спасибо… - голос его сорвался, принц закашлялся, словно запершило в горле. Ян, сидящий рядом с ним, положил руку на его плечо.
Их везли в закрытых каретах, минуя города и деревни и останавливаясь лишь на почтовых станциях. На постоялых дворах их сразу загоняли в самую большую комнату и запирали дверь, выставляя у порога солдат.
Ночами многие не спали, тихо перешептываясь. Однажды Вета уловила обрывок разговора рядом.
- Мать не переживет, - вполголоса говорил Марк. Лицо его смутно светилось в темноте. – Я у нее один…
- Скажите спасибо, Марк, что не смертная казнь, - так же тихо вздохнул Ян. – Тогда бы точно не пережила…
- А что, могло быть и так? – испуганно спросил Марк.
- Да, - очень спокойно сказал Патрик. – Я, честно сказать, и не надеялся, что… что заменят каторгой.
- Неизвестно, что лучше, - опять вздохнул Ян.
- Не знаю, - покачал головой Марк и признался: - Я очень хочу жить…
Патрик украдкой пожал ему руку.
Чем дальше от столицы, тем безлюднее; целыми днями в зашторенные, зарешеченные окна карет видны были лишь поля, леса, порой проплывали мимо речки. Потом замелькали холмы. Июль разворачивался перед ними солнцем и ветром в лицо. Постепенно молодежь приободрилась; что ждало впереди – неизвестно, но пока они были вместе, а свежий ветер и запах дороги вселяли надежду. Первый шок отпустил. Они все чаще улыбались, сначала тихонько, потом все более оживленно разговорились друг с другом, и даже солдаты постепенно помягчели, смотрели на своих пленников почти как на равных; в конце концов, они и молоды были почти так же, как эти знатные арестанты.
Однажды им пришлось заночевать в лесу; у одной из карет треснула ось – пока привели кузнеца из ближайшей деревни, пока провозились с починкой – стемнело. Костер, свежий ночной воздух и некоторая иллюзия свободы приободрили многих. Сидели кругом у костра, смотрели в темнеющее небо, жевали горячую кашу… если забыть про строгие окрики, про кандалы на руках, то можно было подумать, что это – охота, всего лишь ночевка в лесу.
В тот вечер впервые зазвучал смех, на шутки Патрика откликались, подхватывая их, а потом – Вета вздрогнула от неожиданности – над лесом задрожала тонкая мелодия: это Жанна Боваль, смущаясь, вытащила из узелка свою флейту.
Нежные и горькие ноты звучали в этой прежде незамысловатой песенке, которую раньше Жанна не любила, играя лишь по чьей-то просьбе: слишком, мол, простенькая. Теперь, полузакрыв глаза, она чуть покачивалась из стороны в сторону, пальцы ее летали над корпусом флейты, и лицо стало таким вдохновенным и светлым, что все замерли, и даже солдаты-охранники придвинулись ближе к костру. Легкое, неумолчное позвякивание кандалов создавало странный аккомпанемент, вплетая в музыку обреченность и тоску. А потом девушка сбилась и умолкла.
- Простите, - прошептала она, опуская голову.
Несколько секунд над стоянкой висела тишина. Потом кто-то из охранников шумно вздохнул и с треском переломил сухую ветку, бросая ее в огонь. Анна Лувье порывисто потянулась и поцеловала Жанну, и отвернулась, утирая глаза.
Минуло три недели пути. Из-за края горизонта выползла скалистая гряда, с каждым днем приближаясь. Теперь постоялые дворы попадались не так часто, как раньше. На одной из остановок офицер, сопровождавший их, вдруг крикнул:
- Так… Кристиан Крайк и… - он заглянул в свои бумаги, - и Марк де Волль – шаг вперед!
Кристиан, не выпуская руки Жанны, и Марк чуть шагнули вперед.
Офицер махнул рукой:
- Марш туда…
Оба стремительно оглянулись. Черная карета, точно такая же, как те, в которых везли их, стояла у дороги.
- Это что? – вдруг севшим голосом спросил Марк.
- Вам теперь в другую сторону, - пояснил офицер и поторопил их: - Быстрее, быстрее, не задерживайте!
От кареты шли им навстречу двое солдат.
Кристиан медленно, словно не веря самому себе, поднес руку Жанны к губам, поцеловал бессильно повисшие пальцы. В плечи Марка вцепились с двух сторон Патрик и Ян.
- Живее! – поторопил один из солдат.
Их провожали взглядами, взмахами рук, шепотом сквозь стиснутые зубы. Когда карета, увозившая Кристиана и Марка, тронулась, ржаво скрипя колесами, Жанна вдруг с криком кинулась следом.
- Кристиа-а-а-ан!
- Назад! – заорал офицер и побежал за ней, на ходу поднимая пистолет.
- Жанна, стой! – закричал Патрик, бросаясь к ней.
- Стоять! – наперерез принцу кинулись сразу двое.
Пробежав десяток метров, Жанна споткнулась, упала да так и осталась лежать в пыли. Офицер поднял ее, поволок от дороги, но девушка вырывалась и, всхлипывая, кричала бессвязно что-то непонятное. Навстречу к ним уже подбегали Ян и Артур ван Херек.
- Вы уж, господа хорошие, держите себя в руках, - мрачно сказал офицер, толкая Жанну в объятия Яна. – В следующий раз прикажу стрелять без разговоров…
Ночью Вета проснулась от странных звуков. Она подняла голову и, прислушавшись, поняла, что это чей-то плач. Приглядевшись, в неярком свете луны увидела она скорчившуюся на полу Жанну, захлебывающуюся слезами и молотящую кулаками по стене. Вета расслышала сдавленный вскрик:
- Ненавижу… ненавижу!
Зашевелился разбуженный Патрик – поднял голову, огляделся и быстро вскочил. Осторожно пробрался меж лежащими, поднял девушку, развернул к себе, обнял, прижал и стал гладить по вздрагивающим плечам. Жанна вцепилась в его руки и закричала во весь голос – так, что проснулись остальные:
- Это ты! Ты во всем виноват! Если бы не ты, ничего бы не было!
В скудном свете луны Вете показалось, что лицо принца залила мертвенная бледность. Но он лишь крепче обнял ее, нашептывая что-то невнятно-ласковое, и постепенно девушка притихла, лишь вздрагивая от слез. Мертвая тишина, в которой слышны были лишь эти двое, затопила комнату.
С того дня их стали развозить – по одному, по двое - почти каждый день. Криков и слез больше не было; уходящих провожали только взглядами и тяжелым молчанием. Патрик, видимо, знал, кого будут отделять и когда, потому что едва останавливались кареты, как он тихонько подходил к кому-нибудь и что-то шептал. Все это происходило незаметно и почти беззвучно для посторонних, но Вета обострившимся чутьем угадывала, как точно принц находит для каждого нужное слово то поддержки, то прощания. Знал ли он сам, когда и куда его увезут, Вета не могла понять. Но с каждым прощанием, с каждой новой потерей глаза его становились все темнее и жестче, и перед каждой станцией Вета замечала, как вцепляется Патрик в руку Яна, словно боится, что вот-вот их разлучат.
На одной из станций им разрешили подойти к колодцу - выпить воды и умыться; Вета, забывшая в карете свой платок, вернулась на дорогу. Патрик стоял возле кареты и остановившимся взглядом смотрел куда-то вдаль. Вета подошла тихонько, тронула его за руку:
- Ваше высочество…
От этого легкого, ласкового прикосновения Патрик вздрогнул, словно от удара, обернулся и, увидев ее, сделал шаг прочь. Лицо его исказила гримаса мучительного непонимания. Наткнувшись на огромный тополь, росший у обочины, принц остановился, словно удивившись. Вцепился побелевшими пальцами в ветки - и, уткнувшись лицом в жесткую кору дерева, разрыдался вдруг отчаянно и горько.
* * *
Их оставалось пятеро – Патрик, Ян, Вета, Жанна, заметно помрачневшая и замкнувшаяся со времени разлуки с Кристианом, и маленькая Агнесса Конен, тихая и забитая, как мышка. Вета вообще не могла понять, кому пришло в голову обвинить эту пятнадцатилетнюю девочку в участии в заговоре – тоненькая беленькая Агнесса, по ее мнению, была самым добрым и беззащитным существом в мире. Робкая, незаметная, она почти не поднимала взгляда, все время шептала молитвы, а в последнее время в глазах ее все явственнее мелькала тень безумия.
Стоял ясный и на диво жаркий день. На очередной почтовой станции их высадили из карет и оставили стоять прямо на дороге в окружении нескольких солдат. Редкой цепочкой арестованные растянулись по дороге. Вета запрокинула голову, ловя губами солнечные лучи. Здесь, вдали от шума большого города, воздух был удивительно свежим и чистым, почти прозрачным, его хотелось нарезать ломтями и есть с ножа. И почему-то верилось, что в такой замечательный день с ними не может, ну не может случиться абсолютно ничего плохого.
Вета зажмурилась. Может, это и есть только сон? Вот сейчас она откроет глаза, рядом прозвучит охотничий рог отца, взметнется пыль из-под копыт ее любимой Снежки, и Патрик осадит своего вороного, крикнет что-то с седла, улыбаясь во весь рот.
Патрик… Вета открыла глаза. Вон он, стоит в двух шагах, что-то тихо говорит Яну и улыбается. Улыбается совсем как прежде. Тоже надеется на лучшее?
Кстати, а какое сегодня число? Вета зашептала про себя, загибая пальцы. Выходило… а выходило, что если она не ошиблась в подсчетах, то сегодня – день ее рождения. Господи, неужели? Сегодня ей исполняется восемнадцать лет.
Она едва сдержала судорожный всхлип. Если бы… если бы она была дома. Уже с утра по коридорам плавали бы вкусные запахи - Балинда наверняка испекла бы к завтраку ее любимое печенье, а на ужин… о, на ужин! Какой у них был бы ужин! Конечно же, этот день Вета провела бы дома. Мама! Мамочка…
Мысли ее прервали испуганные крики. Вета стремительно обернулась – и шарахнулась в сторону. Прямо на них, взметая комья грязи, неслась карета, запряженная четверкой. Кучера на козлах не было, и уже отсюда видны были хлопья пены на мордах лошадей, слышно их хриплое дыхание.
- Понесли! – закричали рядом. – Берегись, понесли!
Упряжка пронеслась совсем рядом, чудом не задев. Вета прижалась спиной к корявому кривому дереву у обочины. И вскрикнула от ужаса. Высокая фигура в десятке метров от нее, вскрикнув, метнулась наперерез упряжке. Хриплое ржание, крик, отвратительный хруст… карета подпрыгнула и завалилась набок. Две постромки оборвались, и освобожденная лошадь умчалась прочь. Две оставшиеся завалились набок, одна устояла на ногах. Колеса кареты продолжали медленно крутиться в воздухе.
- Жанна! – Ян кинулся к дороге, с отчаянной силой толкнул карету. Патрик подлетел, вдвоем они навалились…
- Стоять! Стоять, кому сказано! – сразу четверо солдат бежали с разных сторон, срывая с плеч ружья. – Стреляю! Прочь оттуда!
- Вы, идиоты! – крикнул Ян, которого уже успели схватить за рукав. – Идите к черту! Или помогите ей сами, чтоб вас…
Их отстранили, карету, навалившись, подняли. Груда тряпья, лежавшая на земле, не шевелилась. Патрик резко побледнел, опустил руки. Потом упал на колени:
<SPAN style="COLOR: #9
| 
