*  *  *

Время остановилось, свернувшись в тугой клубок. Принц уже не пытался доказывать себе, что ему все равно. Мать поверила… мать отреклась. Конечно, трудно не признать виновность сына, если все вокруг, даже муж, доказывают, что именно он мог нанести отцу почти смертельный удар. Но оставалась надежда. Надежда на то, что король, отец все-таки поверит ему.

Когда заскрипела дверь и на пороге замаячили фигуры конвойных, Патрик подумал, что это – очередной допрос. Удивился лишь – отчего так поздно? Обычно работа следствия начиналась с утра и заканчивалась к вечеру. Но уже и небо сквозь решетку окна стало темным, и ужин давно принесли, и бухающие шаги за дверью ясно показывали, что прошла смена караула, а после нее арестованных больше не трогали – до утра.

- Поднимайтесь, ваше высочество…

- Куда? – спросил Патрик, вставая.

- Там все узнаете…

Ему связали руки за спиной – без излишней жестокости, но крепко – и прикосновения чужих грубых ладоней были так отвратительны, что принц дернулся и попытался высвободиться.

- Не волнуйтесь, - услышал он. – Это необходимая мера предосторожности, простите. Приказ…

На плечи накинули плащ, глубоко надвинули капюшон. Вверх, вверх по лестницам – почти ничего не видно, Патрик спотыкался, пытаясь хоть что-то разглядеть из-под края капюшона, и его подхватывали под локти, не давая упасть. Потом в лицо ударил холодный ветер, и принц с жадностью вдохнул свежий, такой свежий воздух, закашлялся. Куда его ведут?

Патрик запрокинул голову – капюшон сполз, по глазам ударило темное, вечернее небо,  качнулся маленький, круглый тюремный двор, вымощенный булыжником, ослепил свет факелов. Мгновенно конвоиры вновь натянули ткань на лицо. И словно впервые с такой силой резануло острое ощущение несвободы, подчиненности чужой равнодушной силе; он, независимый, привыкший приказывать, а не подчиняться, теперь вынужден терпеть и окрики, и эти грубые, властные прикосновения.

Тюремная карета была тряской и неудобной. Колеса стучали по мостовой, и в такт этому стуку колотилось сердце.

Выросший во дворце, принц и с закрытыми глазами мог бы узнать, каким коридором они идут. Угадывая повороты и ступеньки, ухватывая обрывки того, что мог еще видеть, Патрик понял, что его ведут к покоям короля. И он ускорил шаг. Сейчас он увидит отца!

- Спокойно, ваше высочество, - твердые пальцы взяли его за плечи, отрезвляя.

Как пустынны коридоры… Кажется, словно эта часть дворца совершенно обезлюдела, и так гулко гудит под потолком эхо шагов. Караул у двери отцовской спальни, четкие, бесстрастные движения солдат, скрип высокой двери. Его втолкнули внутрь и сорвали плащ. Патрик мотнул головой и огляделся.

Вот он, вот он – большая фигура на огромной кровати под балдахином, укрыт по пояс, плечо перевязано. Лицо Карла бледностью соперничало с белизной подушки, но глаза смотрели сурово и непримиримо.

- Развяжите его, - негромко приказал король.

Ловкие пальцы пробежали по запястьям, снимая веревки. Морщась от брезгливого ощущения влажных, липких прикосновений, растирая руки, принц шагнул к постели отца.

В комнате было очень тихо, перешептывания и стук сапог стражи словно отодвинулись на край сознания. Так же жестко, но тихо король позвал:

- Подойди ближе… сядь…

Патрик осторожно присел на край кровати. Рядом мелькал лекарь, чуть поодаль неотступно маячили двое солдат.

Король слабо мотнул головой, что означало: отойдите все. Лекарь и солдаты осторожно отодвинулись к двери.

- Зачем ты так? – спросил король. – Чего тебе не хватало, Патрик? Только не лги… Зачем, зачем тебе это было надо?

- Отец…

- Молчи. Ты ведь знал, что еще год или два… я же впрямую тебе говорил: мне недолго осталось. Что, потерпеть не мог, подождать?

- Отец!

- Молчи. От кого-кого, но от тебя… Видит Бог, не ожидал. Я же верил тебе, мальчик, я тебя любил… Зачем ты это сделал?

Патрик с отчаянием сжал его пальцы, но король выдернул руку.

- Не прикасайся ко мне…

- Я не делал этого, отец. Сколько еще раз мне нужно повторить, чтобы вы мне поверили?

Король усмехнулся.

- Как я могу тебе поверить, если… если ты сделал то, что сделал. Патрик, если тебе так уж не терпелось, ты бы мог вызвать меня на поединок; знаешь ведь, есть у нас старый обычай – наследный принц может бросить королю вызов, если обвиняет его в преступлении против короны. Ты же лучший фехтовальщик страны, ты бы меня сделал, почти наверняка сделал бы… Побоялся публично? Решил – так, исподтишка? Думал, больше шансов будет, да? Что ж, ты рассчитал. Я ведь даже не сопротивлялся сначала, потому что… от тебя – не ждал. Что же ты так убеждал меня, что поступать надо по совести? А сам…

У Карла явно не хватало сил, он говорил тяжело и устало.

- Спасибо еще, что травить не стал…

- Отец, выслушайте, - с отчаянием выговорил Патрик. – Клянусь вам жизнью своей… всем, чем хотите, - это неправда!

- Ты хочешь сказать, что я обознался? – насмешливо спросил король. – Да я тебя в любом обличье узнал бы, мальчик, я же тебя в пеленках на руках держал, я знаю, как ты двигаешься, как ты дышишь… ты спрятал лицо под маской, но волосы… перестань врать, наконец. Боже, ты лгал мне всю жизнь, убеждал меня в своей честности, а я, как последний дурак, тебе верил. Наверное, так мне и нужно, наверное, я плохой король, если даже в собственном сыне я не смог разглядеть - змею…  Молчи, не возражай. И знай, Патрик, - у тебя не получится ничего. Я выживу – тебе назло. А ты – ты будешь мертв. И дружки твои… у вас ничего не вышло, знай это.

- Отец, - прошептал Патрик. – Вы вправе сделать со мной все, что угодно. Но знайте, что вы осудите невиновного.

- Пошел вон, - выговорил король с отвращением и отвернулся, - тварь…

Принц встал – ломко, медленно. Солдаты мгновенно придвинулись вплотную, схватили его за локти, но Патрик, не обращая на них внимания, опустился на одно колено перед постелью короля.

- Я люблю вас, отец, - прошептал он, касаясь губами бессильной руки Карла. Показалось ему или вправду пальцы короля попытались коснуться его щеки?

Тяжело, устало поднялся и, с силой дернувшись, освободив руки, медленно пошел прочь. Лекарь услужливо распахнул перед ним двери.

*  *  *

Целую неделю Вета жила надеждой. Надеждой на то, что все случившееся – недоразумение, ошибка, и все разъяснится. Принцесса, осунувшаяся и похудевшая, почти не отпускала ее от себя. Едва ли не криками выпроваживая прочь остальных фрейлин, с Ветой Изабель не расставалась.

Ловили каждое слово, каждый взгляд старших – тех, кто хоть что-то мог сказать и объяснить. Королева заперлась в своих покоях и не показывалась. К королю никого не пускали; он был в сознании, но лекари запретили ему волноваться. Впрочем, говорили, рана оказалась неопасной, и Его Величество быстро поправлялся. Изабель пыталась пробиться к отцу, но ее вежливо и решительно завернули от порога.

Вести расследование было поручено лорду Марчу. Принцесса пыталась добиться ответа и от него, но получила в ответ лишь усталый взмах рукой и горькую усмешку. Оставалось лишь ждать. Ждать – и надеяться.

Целыми днями Вета и Изабель сидели в саду у фонтана, строя самые разные предположения. Когда висящее над головами зловещее ожидание становилось непереносимым, принцесса начинала плакать – и видит Бог, Вете все чаще хотелось закричать в голос, чем успокаивать ее. Малышка Изабель могла хотя бы плакать – ее слезы были понятны. Но если бы вдруг обнаружили безутешно плачущей фрейлину, это вызвало бы много удивленных расспросов.

Впрочем, идя по коридорам дворца по каким-либо поручениям Изабель, Вета не раз и не два слышала приглушенные всхлипывания из-за штор. Видимо, не одна она была озабочена судьбой молодого принца.

Ее высочество иностранная принцесса Эвелина уехала через три дня. По-прежнему гордая и надменная, высоко подняв черноволосую голову, она прошествовала по ступеням дворца к карете и, ни на кого не глядя, захлопнула за собой дверцу. Невеста обвиняемого в преступлении; хорошо, что не успела стать женой. Жалела ли Эвелина о себе или о своем неудачливом женихе – неизвестно; однако, очевидно было, что помолвка их будет расторгнута. Принцессе ни к чему пятно на репутации.

Потом начались аресты.

Спустя неделю Вета поняла, что ожидание не приведет ни к чему. Опустошила шкатулку с украшениями, выгребла из ящиков все мало-мальски ценные безделушки. Набралось немного, но больше все равно не было… Три дня Вета со слезами выпрашивала у принцессы отпуск. Изабель, сначала решительно воспротивившаяся, в конце концов уступила мольбам фрейлины.

Несколько дней Вета, одевшись как можно скромнее, закутавшись в темный плащ, дежурила у ворот королевской тюрьмы. Гвардейцы вежливо выпроваживали девушку. Нет, свидания с заключенными запрещены. Нет, указ короля. Простите, сударыня, но вам тут нечего делать... идите, идите с Богом. А потом вздыхали про себя – что за молодежь пошла! Ломится прямо в тюрьму, как на свидание! Где у нее девичья скромность?

На шестой день, а вернее, глубокий вечер старый гвардеец, только заступивший в караул, выглянул из боковой двери и поманил ее за собой. Пригоршня золотых монет перешла из маленькой руки Веты в узловатую, мозолистую ладонь; гвардеец велел ей накинуть капюшон и повел за собой гулкими переходами.

Лестница показалась ей бесконечной – вверх, вверх; закружилась голова. Они поднялись, кажется, на самый верх Башни. В коридоре было почти темно; факелы, укрепленные на стенах, давали лишь видимость света. Каблуки гулко стучали по каменному полу. И тихо было, тихо, как в могиле. Не приведи судьба попасть в это страшное место, а впрочем, сейчас это неважно. Сердце девушки испуганно колотилось. Сейчас… вот сейчас…

- У вас минут двадцать, сударыня, не больше, - тихо сказал конвойный, останавливаясь у одной из дверей и нервно оглянулся. – Я покараулю…

Против ожидания, Патрик не лежал на постели, отвернувшись к стене, как ожидала его увидеть Вета, а стоял у зарешеченного окна. На скрип открываемой двери он обернулся, и глаза его расширились от удивления.

- Ваше высочество, - прошептала Вета, ныряя в реверансе. Все заготовленные слова мгновенно вылетели у нее из головы.

Она боялась увидеть принца измученным, скованным и едва ли не чуть живым после пыток. Но Патрик выглядел совершенно спокойным, таким же, как и всегда. Правда, лицо его сильно осунулось, но это, возможно, лишь казалось из-за негустой золотистой щетины, проступившей на щеках. Волосы растрепаны, под глазами - тени, но на руках нет кандалов, а комната – вполне большая и светлая, и никакой тебе соломы – приличная постель, на столе – бумага и чернила.

- Вета Радич? – опешив, проговорил принц. – Что вы здесь делаете?

- Я… - Вета никак не могла собраться с духом и выпалила первое, что пришло в голову: - Хотите есть, ваше высочество?

Дрожащими руками она принялась выкладывать на массивный дубовый стол съестное из захваченной из дому корзинки. Патрик перевел взгляд на стол и расхохотался:

- Вета, вы прелесть! Кто еще, кроме вас, догадался, не кудахтать и не спрашивать меня, что случилось, а сразу приступить к делу? Спасибо, дорогая…

- Но, ваше высочество, - пролепетала Вета, - я действительно собиралась…

- … спросить, что случилось? – перебил ее Патрик. – Вета, давайте не будем портить друг другу настроение. Или нет… будем, но чуть позже. Я приглашаю вас на ужин, - он указал на стол. – У меня давно не было приятной компании. Доставьте мне это удовольствие! У лакея, прислуживающего мне здесь, физиономия и манеры стражника, а не слуги.

- У меня меньше получаса, - пробормотала Вета. – И я…

- Получаса? Ну, вот и отлично. Мы успеем поесть. Сказать по совести, я изрядно проголодался и очень вам благодарен.

С этими словами Патрик решительно уселся за стол и потянул девушку за руку, заставляя сесть рядом. Отломив кусок жареной курицы, он протянул его Вете, а сам надкусил большое яблоко.

Вета почувствовала, что еще немного – и она разревется, как последняя дура. Ком застрял у нее в горле.

- Вета, дорогая… - Патрик отложил яблоко и внимательно посмотрел на нее. – Не нужно плакать, прошу вас.

Сглотнув стоящий в горле ком, Вета решительно сказала:

- Патрик… ваше высочество… я хочу сказать, что ни на минуту не поверила в… в то, что о вас говорят. И… и никто не поверил.

- Никто? – тихо переспросил Патрик, по-прежнему глядя на нее.

- Ну… по крайней мере, многие. Не верит Ян, не верит Анна Лувье, не верят… ваша сестра не верит.

- Но верят мои отец и мать, - так же тихо проговорил Патрик. – Верит Гайцберг, верит ваш отец…

- Но это еще не все! – воскликнула Вета с жаром. – Ваше высочество… - она смешалась и умолкла. А потом спросила так же тихо: - Чем я могу помочь вам, Патрик?

Принц встал и отошел к окну. И надолго замолчал.

- Не знаю, Вета, - ответил он, наконец. – Меня обвиняют в покушении на жизнь короля. Факты свидетельствуют против меня. Меня видели входящим в спальню отца. Кинжал, которым нанесена рана, принадлежит мне. На моем костюме – кровь Его Величества. Отец, придя в сознание, рассказал, что человек, напавший на него, был принц, то есть я, - он запутался, махнул рукой. – Словом, это был я, но… но это не я, понимаете? Я не делал, не мог сделать этого! – выкрикнул он. – А как доказать – не знаю…

- Но вы ведь могли просто зайти к Его Величеству и обнаружить его уже раненым…

- В том-то и дело, что так и было, - хмуро проговорил Патрик. – Вы думаете, я не пытался доказать это на первом же допросе? Но… думаете, Его Величество так глуп, что предъявит беспочвенное обвинение? Впрочем, - помрачнел он, - отец все еще не встает с постели, и расследование от его лица ведет лорд Марч. Вы знаете, он честен и… он хорошо ко мне относится. Но… отец в гневе, и, кажется, все эти допросы – только формальность, все уверены в моей вине. У меня нет свидетелей, нет доказательств, нет… да ничего нет! - он умолк.

- Ваше высочество… многие из лордов верят вам. Они пытаются убедить короля…

- Но Его Величество никого не хочет слушать, - хмуро закончил Патрик. – Я знаю, Вета.

- И еще…, - прошептала Вета. – Обвиняют ведь не только вас, Патрик. Арестованы еще несколько человек.

- Кто? – тихо спросил Патрик. Лицо его затвердело.

- Ян Дейк – его забрали почти сразу. Жанна Боваль, Артур ван Херек, Марк де Волль, Кристиан Крайк… - перечисляла она, холодея.

- Значит, они все-таки решили, что это заговор! – Патрик грохнул кулаком по решетке окна. – Проклятье!

- Чем я могу помочь вам, ваше высочество? – снова спросила Вета, но Патрик покачал головой:

- Не знаю, Вета, не знаю…

Дверь снова заскрипела. Конвойный, проводивший Вету в камеру, негромко пробасил:

- Вам пора, сударыня... – и кашлянул: - Впрочем, если у вас осталась пара золотых, вы можете поговорить еще немного.

Патрик шагнул к Вете, взял ее за руки.

- Спасибо вам, дорогая. Все будет хорошо, вот увидите. Отец поймет, что это недоразумение. И прошу вас, не нужно больше рисковать из-за меня. Я… я справлюсь сам.

Он наклонился к маленькой Вете, чтобы поцеловать ее в щеку, но как-то так получилось, что девушка повернула голову – и его губы коснулись ее губ. Мгновенно Вета вскинула руки, обвила шею принца, Патрик обхватил ее плечи… несколько ударов сердца – Вета кружилась, улетала в счастливую тьму без дна и без горя.

А потом Патрик опомнился – и резко разорвал объятие.

- Вета, простите… Простите, ради Бога…

Не отвечая, девушка резко развернулась – и выскочила прочь из камеры.

Задыхаясь, бежала Вета вниз по ступенькам. Часть ее души разрывалась от стыда – она вешалась на шею юноше, который… который не оттолкнул ее лишь потому, что был ошеломлен. Так кто же она такая?

А вторая часть сжалась до размеров горящих от счастья губ. Губ, которые впервые в жизни узнали поцелуй любимого мужчины.

Она проплакала всю ночь в постели. Отец, слава Богу, еще не вернулся, когда Вета, крадучись, прошла задней калиткой и побежала, оскальзываясь на мокрой дорожке, к черному крыльцу. Огонь в комнате матери уже не горел, и Вета без помех проскользнула в свою комнату, позволила Агнессе снять с нее совершенно мокрое платье, обсушить и уложить в постель. Отказалась от кружки горячего молока – лоб ее пылал, хотя пальцы были ледяными. Ими Вета то и дело касалась губ – того краешка, которого коснулся принц. Ей казалось, что огромное горячее пятно, оставшееся от того нечаянного поцелуя, растет, ширится и скоро станет видно всем. Сначала Вета все трогала и трогала это пятно. А потом повернулась, уткнулась в подушку и заплакала. От того, как все хорошо начиналось и как же отвратительно закончилось.

Она ему не нужна. А если и будет когда-нибудь нужна, то только как друг, как человек, с которым можно поговорить о книгах и о музыке, посмеяться и чуть-чуть пококетничать – не больше. И не в том дело, что принц обручен – это как раз теперь под большим сомнением. И не в том дело, что будущее его висит на волоске. А в том дело, что она ему – не нужна. Не нужна. Хоть кричи, хоть об стену бейся.

Вета вскочила, подошла к окну, всхлипывая, вытерла мокрый нос о легкую ткань шторы. Засмеялась сквозь слезы. Дура. Зачем он тебе и кто он тебе, чужой жених? Не просто чужой жених – обвиняемый в государственном преступлении. Отец не допустит такого союза. Маму эта новость убьет. Что, что есть в нем такого, чего нет в других? Гордость? Мягкость? Доброта? Достоинство? Это можно найти и в  других.

Но не во всех это есть все сразу, вот в чем дело…

Она ему не нужна. И сегодня принц ясно дал ей понять это…

До рассвета Вета плакала, уткнувшись лицом в в оконную раму, а потом – снова в кровати. Сначала плакала, потом задремала – когда небо начало светлеть, наливаясь синевой, а за окнами вдруг прогрохотали по мостовой колеса – очень громкие в этот предутренний час.

Снизу застучали шаги, зазвучали громкие голоса – чужие, холодные, а сквозь них пробивались испуганные возгласы слуг. А потом донесся вскрик матери – такой отчаянный, что Вета разом проснулась, вскочила, натягивая платье, – скорее, маме нужна ее помощь. Но шаги уже гремели на лестнице, и когда в дверь комнаты постучали, а затем отворили с громким «Извините, мадемуазель, приказ», она уже все поняла. И обернулась навстречу входящим людям в мундирах, машинально надевая на лицо, словно маску, ту насмешливо-спокойную улыбку, которую недавно видела на лице Патрика.

*  *  *

-                     … и в ваших бумагах, принц, найдены долговые расписки на крупные суммы. Взгляните – вот, вот и вот. Вы признаете это?

-                     Нет…

-                     Расписки подтверждены вашей подписью и личной печатью. Кредиторами, как вы видите, выступают не  только подданные Его Величества, но и… так сказать, подданные других величеств. Например, некто Крэбек Бойл, не являющийся гражданином Империи. Вы можете назвать нам статус и подданство всех лиц, указанных в этих документах?

-                     Я не одалживал такие суммы… да это смешно, по меньшей мере!

-                     Боюсь, что не смешно, а грустно, ваше высочество. Вы играли в карты?

-                     Нет, и отец прекрасно это знает.

-                     Тогда на что вам потребовались столь значительные суммы? Кому вы передавали их или на что тратили?

-                     Это неправда…

*  *  *

Камера ее была маленькой, но довольно сухой и чистой. Вета подсознательно ждала ужасов – кандалы, куча соломы в углу, пытки и огонь, голод и сырость. Все было совсем не так жутко, но до жути обыденно. Деревянный топчан в углу, стол у зарешеченного окна, деревянный же табурет, на топчане – тюфяк, набитый соломой, подушка и одеяло. Еда однообразная и скудная, но из дома ей почти сразу же стали присылать передачи. На столе – бумага, перо и чернила. Предполагалось, что раскаявшиеся узники будут писать многостраничные признания, дабы смягчить свою участь.

Вете признаваться было не в чем.

На первом же допросе – не ночью, как она думала, а днем, в совсем обычной комнате – только окно забрано решеткой, и стол совсем обыкновенный, и никакой дыбы в углу и палача – пожилой толстый чиновник – он даже имя свое назвал, господин Жан Леон -  грустно спросил после необходимых формальностей:

- Ну что, девица, признаваться сразу будешь или вопросы задавать?

- В чем признаваться? – искренне удивилась Вета. И добавила, глядя ему в глаза: - А почему на «ты»? Я не осужденная и не простолюдинка.

Чиновник вздохнул, последней же ее фразы словно не заметил.

- Знаю, знаю, все так сначала. Не виноваты, ни сном ни духом, чтим короля и церковь и все такое. Так?

- Так, - не очень уверенно ответила Вета.

- А если так, то должна помочь следствию, коли невиновна. Расскажи-ка, Иветта Радич, какие вел с тобой его высочество разговоры?

Вета подумала, пожала плечами.

- Ну… всякие.

- Какие?

- Например, мы спорили, какие танцы лучше – мне нравятся вальсы и менуэты, а его высочеству – польки. Еще говорили про то, что дворцовый телескоп надо бы заменить – стар стал, половины деталей не хватает. А еще – про романы мадам Тювьер, у нее из последних любопытный был «Жара для…»

- Хватит! – перебил ее чиновник. И посмотрел на нее с сожалением: - Ты дура или прикидываешься?

- Уважаемый господин Жан Леон, - сказала Вета, вставая. – Мы с вами пока еще не родственники и вряд ли ими станем. Прошу вас обращаться ко мне на вы, так, как этого требует мой титул и ваше положение. Иначе…

-Ясно, - опять перебил ее чиновник. – Сядьте. Продолжим, девица Радич. Так какие разговоры…

- Не было никаких разговоров! – крикнула Вета. – не было! Ясно вам? Патрик ни в чем не виноват!

- Кто не виноват? – прищурившись, посмотрел на нее Клод.

Вета опомнилась. Мало ли как могут они называть его высочество в узком кругу друзей. Этикет, правила приличия, вежливость.

- Наследный принц, - буркнула она угрюмо.

- А кто вам сказал, что он в чем-то винов