*  *  *

 Лейб-гвардейский Императорский полк был в Леране самым привилегированным, элита из элит, лучшие из лучших, и служили в нем сыновья самых богатых и знатных дворянских родов страны. Полковник Эжен де Лерон к сказочно богатым себя не причислял, но род его был древним, восходящим еще к Смутным временам. Пять сотен лет де Лероны верой и правдой служили королю и Отечеству на военном поприще. Поэтому назначение молодого Эжена – тогда еще лейтенанта - в Императорский полк ни у кого не вызвало изумления. Сам де Лерон службой своей гордился негромко, но твердо. Когда был совсем молодым, гордился командирами, когда получал каждый следующий чин, славил короля и собственную шпагу, приносящую ему удачу. Гордился… до недавнего времени. Чем будет гордиться его сын, когда – если! – выберет стезю военного?

Невеселые эти мысли приходили к де Лерону по ночам. Утром, сжав зубы, он вырывал себя из тяжких раздумий. Чего стоил риск, зачем нужна доблесть, если все, что было ему дорого, рушится на глазах теперь?

Еще пару лет назад кому расскажи – не поверили бы. Дожили: король у нас нынче – из жандармов! И жандармов же возвысил. Едва ли не на следующий же после коронации день Густав подписал указ о расформировании лейб-гвардии Императорского полка. Обязанности охраны дворца, церемониальных действий и кучи чего еще переходили теперь к Особому – вместе, конечно, с увеличением численности и охапкой всяческих привилегий. Смешно сказать, да и стыдно тоже: вместо лейб-гвардии у нас теперь – жандармы. Курам же на смех…

Офицеров Императорского раскидали кого куда. Двух братьев-графов Ретелей перевели – одного во Фьере, другого в Тарскую. Барона Вольфа отправили в Таларр; ну, с ним понятно, он хоть и знатный, но беден, точно церковная мышь, род древний, но обнищал. Самого де Лерона, против ожидания, можно сказать, и не тронули: оставили в столице, в Первом пехотном. Новые товарищи встретили дружелюбно и даже сочувствующе, но – все не то и все не так, а он уже не молод, чтобы все начинать сначала и привыкать заново. Не та форма, не тот распорядок, даже устав не тот. Впрочем, де Лерон быстро понял, что господам офицерам  не до него. Тревожно как-то было в полку… вроде и не с чего, а тревожно. Разговоры полушепотом, фразы с намеками, ему, чужаку, непонятные… даже взгляды – настороженные, сумрачные. И это офицеры! А если та же зараза докатится и до солдат?

И любая пирушка, вечеринка или просто собрание на квартире у кого-нибудь из офицеров неизменно сводилась к одному: что будет дальше?

Даже тема войны не вызывала таких горячих споров и возражений. Ну, война и война, а мы – ее дети, не сегодня, так завтра, не мы, значит, нас… хотя, конечно, прошлые двадцать с лишним лет мира избаловали гвардию, и старики, воевавшие с Карлом Третьим, часто ворчали на беспечную молодежь. Но – ведь король-то из жандармов…

И о праве наследования говорили господа офицеры после нескольких бутылок версанского, и спорили о законности коронации Густава, и издевались над «товарищами» из Особого… И уже анекдоты ходили по столице: «несет  особист стражу во дворце и получает приказ…». И возмущались, и доказывали, и едва ли не врукопашную шли. И как-то сама собой всплывала история бывшего принца, сосланного и вроде как убитого – тем более, когда объявились в стране самозванцы. И старые сказки рассказывали, а потом отмахивались: ерунда это все… а потом кто-то вспомнил, что вроде как и дерево из кабинета короля, говорят, куда-то делось. В общем, мутно все это, господа, и противно, и на душе невесело.

А уж почему и кто первым сказал слово «заговор», де Лерон не помнил. Может, и никто не сказал, оно само в воздухе висело…

Одна из пирушек закончилась уже под утро. Когда де Лерон шел к себе на квартиру, уже светало. После оглушающей дневной жары утро казалось почти прохладным, и де Лерон поежился под утренним ветерком, застегнул воротник мундира. Жаркая выдалась ночь, хоть и выпил он всего полбутылки, но сегодня ему везло – он остался в солидном выигрыше. Капитан Фостер, конечно, картежник тот еще, но нынче был явно не в себе – спал на ходу. Или, хмыкнул полковник, постеснялся выигрывать у старшего по званию. Де Лерон с удовольствием позвенел в кармане кошельком…

Сзади  послышались шаги, полковник обернулся. Ну вот, помяни черта… то есть Фостера – вот он, догоняет широким шагом. Де Лерон улыбнулся.

- Что, капитан, фортуна изменила вам нынче?

- Не все мышам праздник, - отшутился Фостер, - когда и кот пожалует. Ладно, не беда. А вы, господин полковник, сегодня в ударе. Аж завидно…

- Предлагаете отыграться?

- Пустое, - махнул Фостер. – Не сейчас, так в следующий раз – все равно повезет. Я все равно сниму с вас этак с полсотни золотых.

- Однако вашей уверенности можно позавидовать…

- Кто теперь в чем-то уверен? – обронил неожиданно мрачно Фостер. – Особисты разве…

- Да уж, - хмыкнул де Лерон.

Они свернули в переулок. Столица еще спала, все окна закрыты ставнями; клиенты ночных кварталов уже разошлись, а ранние пташки-булочники еще только-только просыпались. Стук сапог господ офицеров слышен был отчетливо и громко, заглушал голоса.

- Сказать по совести, - продолжал Фостер, - я бы много отдал за то, чтобы вернуть прежнюю… уверенность. И прежнюю жизнь.

Де Лерон внимательно посмотрел на него. Веселый, бесшабашный тридцатилетний капитан выглядел сейчас на все сорок. Бессонная ночь? выпил много? Да нет, сегодня никто из них не пил больше обычного, пять бутылок даже осталось – на удивление. Или дурные вести получил из дома? Но Фостер – холостяк, ему тревожиться вроде не о ком.

- Вам надо лечь, капитан, - посоветовал де Лерон. – Выспитесь, и все пройдет.

- Вы так думаете, господин полковник? – усмехнулся Фостер. – Не выйдет. Пробовал.

После паузы он взглянул на де Лерона.

- А вы не маетесь бессонницей, господин полковник?

Ох, как надоели де Лерону эти намеки и обмолвки. Ну да, он еще чужой в полку, но право слово, лучше выслушать один раз все в лицо, чем морщиться после каждой брошенной вскользь фразы. Сегодня он уже высказал – и довольно резко и прямо – о своем отношении к переменам в стране, переводе в Первый пехотный (он и правда сюда не просился), желании служить в столице, а не в провинции и о том, что господа офицеры в военное время должны голову на плечах иметь, а не только фуражку с кокардой.

- Бывает, - пожал плечами де Лерон, внутренне закипая.

Фостер остановился.

- Я тоже, - тихо сказал он. – И многие из моих товарищей. Быть может, вы присоединитесь к нашему… обществу неспящих, господин полковник? Сдается мне, мы сможем найти средство для улучшения сна… и себе, и другим.

Де Лерон остановился тоже.

- Благодарю, - ответил так же негромко. – Меня бессонница тоже… замучила.

Все оказалось примерно так, как он и ожидал. Конечно, горячилась молодежь. Их было полтора десятка; молодые офицеры не только из Первого пехотного, но и из других столичных полков – пехотинцы, уланы, один кирасир. Это «общество ночных сов», как они в шутку себя именовали, пока не уходило дальше пылких разговоров и призывов действовать – но призывов уже опасных. Уже таких, которые могли при несчастливом стечении обстоятельств гарантировать беседу с Особыми. Если вовсе не тюрьму или ссылку.

Сперва де Лерон удивлялся: зачем он, сорокалетний, уже седеющий полковник, всем этим поручикам и корнетам? Потом понял: капитану Фостеру, тоже недалеко от них ушедшему, нужен был кто-нибудь старший, чтобы осаживать юнцов, когда их заносило. Где, как, когда сумел Фостер собрать под свое крыло всех этих горячих и молодых? На вопрос «зачем» ответ нашелся быстро: чтобы глупостей в одиночку не наделали.

Если бы де Лерона спросили, зачем ему это все, он бы затруднился ответить. Да, у него жена и дети, пусть уже почти взрослые, и он, в общем, не обижен жизнью. Но, черт возьми, он был офицером. Он приносил присягу Дювалям и двадцать лет служил им, как мог и как умел. Даже если б не чехарда, вознесшая на трон Густава, он все равно не смог бы полюбить короля, прозванного Тюремщиком. Он слишком не любил тюремщиков. И не считал возможным отсидеться в стороне.

И он был не один – такой.

Нет, конечно, безумием было бы считать, что этот самозванец на севере – наследный принц. Но де Лерон не верил в то, за что принц был обвинен и сослан. Он знал Карла и знал Патрика. Лично знал, а это многого стоит. И знал, был уверен, что никогда и ни при каких обстоятельствах то, за что сослали принца и его свиту, произойти не могло. Ну, потому что не могло – и все. «Я верю моему лорду» - это не просто фраза, когда ты в этом уверен. Я верю моему королю… то есть королю будущему, неважно. Это уж не говоря о том шепоте, который бродил во дворце еще во время следствия.

Именно от Фостера де Лерон первый раз услышал, что принц жив. Нет, не тот, что из Таларра. Настоящий. Они много говорили и помимо встреч в «обществе сов», и, в общем, все быстро стало ясно. Наследный принц жив и не виновен. А если так – их долг помочь ему. Их, офицеров гвардии. И его, полковника де Лерона. Полковник вспоминал летящую улыбку его высочества и пытался представить себе, каким он стал теперь. А в том, что это именно Патрик, ручался своим словом некий лорд. Ему де Лерон верил.

В августе – жарком, пыльном – де Лерон получил письмо из Фьере. С бывшими товарищами полковник переписывался нечасто, но аккуратно. Ничего особенного, конечно: кто куда попал да как живет, как к новым местам привыкает. Чаще других писали ему Ретели; особенно старший, Фридрих – прежде были они если и не друзьями, то уж добрыми товарищами. Но это письмо было послано не почтой, а оказией… надежной оказией. Прочитав его, де Лерон даже не удивился. Он этого ждал, а что письмо послано именно Ретелем, тоже неожиданностью не стало. Старого графа Ретеля, отца Фридриха, полковник уважал как мало кого из штатских, его преданность и твердость делу вызывали восхищение. Де Лерон слышал, что Ретель вышел в отставку и уехал в Руж, но такие люди, как граф, в отставку так просто не уходят…

Они обменялись еще несколькими письмами, потом Фридрих на несколько дней приехал в столицу по делам службы. Семья полковника все еще жила в имении за городом, и две ночи они проговорили почти до утра за плотно зашторенными окнами: де Лерон, Ретель, Фостер… Утром, проводив гостей, де Лерон долго стоял в кабинете и смотрел в тронутое дождем окно. Назвался груздем… что же, его Мари поймет, что он делает это не только ради себя, но и ради детей. Ради того, чтобы не бояться за них.

В сентябре восстала Тарская провинция. Как обычно, началось все с малого: в одной из шахт случился обвал, засыпало пятерых рабочих. Крепь по всей длине забоя оказалась ненадежной, и начальство не стало откапывать тела погибших – опасно, мол, отпоем заочно, и пухом им земля будет... Возмущенные шахтеры осадили контору… за два дня к ним присоединились еще четыре шахты.

Нельзя сказать, чтобы восстание это стало неожиданностью, хотя и утверждать, что ждали его, тоже было нельзя. В то лето и осень цены на хлеб и мясо взлетели в несколько раз, про соль и говорить нечего. Цены же на тарское железо, которое полностью шло на военные нужды, были установлены Государственным Советом, и упаси Бог кого-нибудь попытаться продать хоть на медяк выше. После нескольких таких попыток, когда часть торговцев пополнили ряды рекрутов, а еще часть намертво застряла в тюрьме, горняки заволновались. Жить-то на что? Жалоб их, понятное дело, в столице не услышали… хватило нескольких месяцев впроголодь, чтобы подняться – сначала против заводского начальства, потом против солдат. Эдвард Ретель, командовавший кирасирами в Тар-Мааране какое-то время сдерживал восставших, потом в помощь ему был отправлен Второй драгунский полк. Смута покатилась, как снежный ком. Над наместником Тар-Маарана господином Воцелем хохотала вся столица – ему удалось бежать, переодевшись в женское платье, под именем старой княгини. И даже не пришлось притворяться: так мастерски лег склочный, вздорный характер Воцеля на образ старой, замученной подагрой, но властной дамы, что восставшие выпустили карету из города, ничего не заподозрив. Воцель с семьей благополучно достиг столицы – и понял, что от прозвища «княгиня Воцель» избавиться ему уже не удастся.

Спустя месяц ле Лерон получил очередной пакет с вензелем Ретелей – бегущей гончей, подписанный почерком старого графа. В письме Ретель просил о протекции. Сын старого друга… весьма способный молодой человек… мечтает о военной карьере… так не сможет ли де Лерон помочь? Правда, есть одна тонкость: юноша попал в историю в столице… Дуэль, конечно. Полковник отложил письмо и задумчиво погладил табакерку. Давно пора.

Ответ он отправил в тот же день. Да, конечно, де Лерон будет рад оказать услугу графу, так что пусть молодой человек приезжает… ведь у него есть где остановиться в столице? Полковник пока не может обещать точно, но попробовать стоит, это же похвально, если юноша полон жажды служить Отечеству. Были когда-то и мы молодыми, правда?