*  *  *

Ламбе, хромой, угрюмый и неразговорчивый королевский садовник, служил во дворце – а правильнее будет сказать, в дворцовом саду – без малого четыре десятка лет. Он помнил еще короля Карла Второго, и нынешняя чехарда на престоле была ему совсем не по вкусу – но его мнения никто не спрашивал, да оно и неважно. Гораздо важнее, что под руками старшего садовника цвело и благоухало все, что могло зацвести, зацвести не могло и даже не должно было цвести в принципе. Злые языки поговаривали, что Ламбе достаточно только взглянуть на куст, чтобы тот, испугавшись его взгляда, тотчас выбрасывал бутоны и изо всех сил рос. Отчасти это было правдой – взгляд у королевского садовника дружелюбием не отличался. Ламбе был немногословен, помощники тянулись перед ним в струнку и предпочитали не перечить, а уж улыбки дождаться от него могла только жена, верная его Лиз, сносившая характер мужа уже почти тридцать лет, - да и то по большим праздникам.

Все, что растет и цветет, старый садовник любил и холил так, как не любил никогда родных дочерей. В королевском саду и оранжерее соседствовали цветы самых невиданных сортов, их привозили отовсюду – и с Юга, и с запада, из Приморья, и из Северных Земель, и уж конечно, со всей Лераны. Весенними вечерами городские зеваки толпились у ограды дворца – полюбоваться, ибо самыми первыми расцветали кусты и клумбы в королевском саду.

Сам Ламбе, случись ему выслушивать похвалы своему искусству, только буркал под нос что-то невразумительное и, низко поклонившись, уходил. Единственный, пожалуй, человек, которого он уважал, был Его Величество покойный король Карл Третий, и все из-за того, что однажды из заграничной поездки король привез в подарок жене – а как потом оказалось, садовнику – куст необычайно редких лилий, сиреневатых с розовым оттенком, какие не росли в Леране. И не просто привез и забыл, но порой приходил во владения Ламбе полюбоваться на «крестника», а заодно выслушивал замечания Ламбе по поводу погоды, рассуждения насчет мудрости жизни, которую мало кто ценит, а позже и ворчания в адрес молодежи, которая любит носиться по дорожкам сломя голову, и не видит красоты, которую топчет. В этом месте король усмехался и давал садовнику пару монет – «на поправку клумб».

Обязанностью Ламбе было следить не только за садом, но и составлять букеты для официальных торжеств, а также в комнату королевы и принцессы. Ее Величество Вирджиния имела необычайно капризный и тонкий вкус, который Ламбе понимал и ценил, а она ценила его искусство оттенить красоту каждой веточки даже в самом скромном букете. Садовник обихаживал и комнатные цветы во дворце, но только те, что требовали тщательного ухода, с немудреными фикусами и кактусами справлялись помощники либо просто служанки. Он же ухаживал за маленьким деревцем, которое росло в кадке в королевском кабинете: король не допускал туда слуг. Истинное название этого дерева не знал, кажется, никто в целом свете. О легенде, которая дерево окружала, о старой сказке (или не сказке, кто разберет) Ламбе знал, но в нее, разумеется, не верил. Он исправно ухаживал за деревцем, подкармливал весной и осенью, осторожно обрезал сухие веточки, если такие бывали, любовался красотой редких нежных цветов и считал это капризное создание своим ребенком – а как же иначе? Сколько лет было дереву, не знал никто, говорили разное, Ламбе слухам не верил, но дерево помнил совершенно таким же со времен своей юности, а потому к нему привык и уже не представлял себе королевского кабинета без этих прихотливо изогнутых веток.

После смерти короля Карла деревце стало вдруг вянуть. Что с ним только Ламбе не делал: и поливал то чаще, то реже, и переставил к окошку (Густав, увидев, велел немедленно вернуть на место), и подкармливал не в срок… и уговаривал, и стыдил (да-да, растения прекрасно понимают, когда с ними лаской, а вы что думали?). Не помогало. Каждый день Ламбе поднимался в кабинет – и каждый день обнаруживал новые листья на полу лежащими у кадки. Деревце медленно, но верно засыхало, а Ламбе приходил в отчаяние. Никогда на его памяти его мастерство не терпело столь сокрушительного поражения.

Однажды утром, придя во дворец в обычный час, Ламбе, как и всегда, первым делом направился в кабинет короля. Он один из немногих обладал правом свободного доступа в кабинет  еще со времен юности Карла Третьего, все знали это, как знали честность Ламбе и его преданность Дювалям. Старый садовник, правда, пренебрежительно относился к новому королю, считая его выскочкой и узурпатором, но службу продолжал нести исправно и об отставке не просил; как просить, если жена все чаще хворает, а у старшей дочери муж - непутевый пьяница да трое по лавкам. Ламбе неторопливо ковылял по лестнице, но, поравнявшись с двумя рослыми лакеями, остановился, как вкопанный: слуги волокли вниз кадку из королевского кабинета; наполовину засохшее деревце жалобно трепетало на сквозняке немногими уцелевшими листьями.

- Это что еще? – рявкнул Ламбе. – Кто позволил?!

Лакеи остановились и даже, поставив кадку, вытянулись: Ламбе, случись не по его, мог и клюкой заехать.

- Его Величество приказал, - объяснил один.

Ламбе заморгал, опешив.

- Да как же… - забормотал он, - да ведь это же… Как можно?

- Нам что? – пожал плечами другой. – Нам как приказано, так и делаем…

- Оно же все равно уже сохнет, - вздохнул первый. – Куда его такое…

- Твое какое дело? – огрызнулся старик.

- Такое, - снова вздохнул лакей, - что по шее неохота. Ну, взяли, что ли?

- Стой-ка, - прищурился Ламбе. – Вы, ребята, вот что… вы куда его тащите?

- Да на свалку, наверное, куда ж еще?

Ламбе секунду подумал.

- Давайте-ка его ко мне. В мою камору. Все равно ведь куда, если король приказал. А я его, даст Бог, выхожу. Тащите, тащите, нечего. Мне же потом еще спасибо скажете.

За широким окном сшивали серую землю и низкое небо косые струи дождя.