* * *

Смерть короля Августа Первого поставила Лерану в затруднительное положение. Впервые за почти пять сотен лет страна осталась без короля, а королевский род пресекся. Так было во времена Первой смуты, о которых помнили теперь разве что историки; в народе, правда, до сих пор жила легенда (или сказка) о принцессе Альбине, но это была именно сказка. Придворные историографы и летописцы цитировали старые книги, проводили параллели, но дальше предположений и сравнений дело не шло; вопрос «что теперь делать?» занимал умы гораздо больше, чем какие-то совсем давние, почти сказочные времена.

Прямых наследников рода Дювалей не осталось. Его Величество Август хоть и являлся только троюродным племянником короля Карла Третьего, какие-то права на престол все-таки имел – за неимением лучшего. Теперь страна стояла перед выбором: либо идти под руку Версаны (королева Марианна принадлежала к дому Дювалей сразу по двум линиям), либо искать родственников королевского рода среди непрямых потомков. Таких, например, как герцог Густав Гайцберг, при Карле Третьем – министр внутренних дел, шеф тайной полиции, ныне лорд-регент. Гайцберг был не в пример ближе…

Надо ли говорить, что не прошло и недели, как лорду-регенту присягнул почти в полном составе Государственный Совет. «Корона Лераны лежит ныне в пыли, - сказано было лордами. – Мы просим вас, милорд: поднимите ее. Стране нужен король. Мы клянемся вам в верности». Надо ли говорить также, что Гайцберг не заставил себя просить дважды.

Все было предсказуемо, думал лорд Лестин, оставаясь один вечерами, и смотрел, как играет огонь дровами в камине, и вспоминал прошлое. С некоторых пор ему осталась одна радость – вспоминать. Наверное, так приходит старость – события дней минувших кажутся яркими и живыми, в противовес событиям нынешним, бледным и тусклым. Его мало трогала вся эта шумиха, траурная суматоха и почти паника, охватившая дворец. С того самого дня, как Гайцберг объявил о гибели Патрика, все потеряло смысл. И даже чувство вины – «Не уберег!», терзавшее старого лорда, стало почти привычным. Не уберег… не выполнил просьбу Карла, старого друга… не уберег воспитанника, почти сына, которого любил и которым гордился… не сберег короля для страны. И что за печаль, если нет его вины в том, как погиб Патрик, все равно – не уберег. Больше ничего не осталось в жизни, за что стоило бы цепляться, чем стоило бы дорожить. Лестин равнодушно воспринял известие, что он выведен из состава Государственного Совета – теперь это было не важно. Только арест Марча ударил его, как ножом по живому, но и эта боль быстро стала тупой и привычной.

Лорд Лестин не запил, не опустился, не уехал в поместье, как ожидали многие, и даже не заболел. Как прежде, появлялся во дворце каждый день, аккуратно и просто одетый, вежливый, спокойный. Сам он не смог бы объяснить, зачем приезжает так часто, ведь теперь его присутствие не требовалось, а воспитывать было попросту некого. Зато он заходил почти ежедневно к принцессе Изабель и старался, как мог, ободрить и развеселить ее… в глубине души старый лорд чувствовал, что эта девочка с заледеневшими темными глазами – единственный живой человек, который ему нужен. Сходство с братом, прежде почти незаметное, придавало ей особое очарование, так нужное сейчас одинокому старику. В свою очередь и Изабель, видимо, инстинктивно чувствовавшая, что она нужна, старалась быть с лордом как можно мягче. Хотя, думал Лестин, может быть, и она просто ловит в старом воспитателе тень брата – ведь лорд Лестин и его воспитанник были очень близки прежде. Лестин помнил Патрика живым и не верил в его виновность – это было для Изабель самым главным; с Лестином могла она говорить свободно, не опасаясь ненужных упреков или увещеваний, могла вспоминать самые мелкие, прежде такие незначительные подробности.

Маленькая принцесса, как все еще по привычке называл ее про себя Лестин, оказалась, видимо, никому, кроме сестер, не нужной теперь. С матерью, насколько мог он понять, Изабель не виделась неделями; что уж там между ними было – темна вода, но даже общая потеря не сблизила мать и дочь, как можно было ожидать, а даже больше отдалила их друг от друга. Принцесса проводила почти все свободное время с близняшками-сестрами, но вечерами все-таки оставалась одна. Штат фрейлин ее не убавился, конечно, но Изабель перестала принимать участие в их забавах; впрочем, траур по королю Августу развлечений и так не предусматривал. Лорд Лестин часто думал, что ждет ее дальше. Кому она нужна, дочь прежнего короля… вероятнее всего, Густав, став правителем, выдаст ее замуж за кого-нибудь из соседних принцев; не она первая и не она последняя, принцессы редко выходят замуж по доброй воле и любви.

Маленького Августа похоронили в королевской усыпальнице со всеми положенными по протоколу почестями. И забыли на диво быстро, озабоченные делами текущими, суетой, жизнью. За всеми этими церемониями, приспущенными траурными флагами, отменой увеселений во дворце, соболезнованиями от иностранных послов потерялся маленький веснушчатый мальчик с веселыми ямочками на щеках. Не было мальчика, был король, «король вообще» - самая нужная и самая бесполезная фигура в дворцовой иерархии. Можно легко заменить одну фигуру с таким именем на другую – никто и не заметит подмены. Только золотоволосая девушка в траурном платье приходила вечерами в усыпальницу и долго стояла над красиво изукрашенной могилой. Лестин видел ее однажды, когда, сам терзаемый смутным чувством вины перед малышом, пришел сюда, чтобы в очередной раз коснуться пальцами выбитых на могильной плите букв имени, увесистого, длинного имени. А Изабель не видела его, она вообще никого не замечала, стояла, глядя в никуда, порой смахивая с щек слезы… о чем она думала? Вспоминала мальчика? Или думала о том, другом, о котором и говорить, и напоминать ныне запрещено?

Знал ли вообще этот малыш, думал порой Лестин, что он – король? Может, и знал – по-детски, как в сказке, где «жили-были король с королевой, и не было у них детей…» Вот, оказывается, чем оборачивается для страны это «нет детей» - смутой и безвластием, паникой и угрозой быть растерзанными соседями. Кто бы мог подумать, как мудры старые сказки.

Минул месяц, самый тяжелый после смерти близкого человека и самый трудный в междувластии. Коронация Гайцберга – нет, уже Густава Первого – состоится в ноябре; уже разосланы приглашения королям Версаны, Элалии и Залесья. Лестин взирал на суету во дворце с полнейшим равнодушием – его это все равно не касалось. Лорд Марч, по слухам, был выслан в свое поместье в провинции Тарской; поразительно, думал Лестин, отчего не тюремное заключение, отчего не казнь – всего лишь ссылка, за связь с опасным государственным преступником – слишком легкое наказание. Не иначе, Густав на радостях смягчился.

Воскресное это утро ничем не отличалось от прочих. Как обычно, лорд Лестин смог уснуть уже на исходе ночи; как обычно, утром долго валялся в постели – теперь торопиться было совсем некуда. С грустью подумал лорд, что тревога и опасность имеют свои плюсы: они держат нас в напряжении и не позволяют расслабиться, но при этом не дают расхандриться окончательно. Сейчас, будь жив Патрик, ему бы наверняка пришлось мчаться куда-нибудь с утра пораньше, да еще и с оглядкой, да еще и придумывая тысячи причин для своего отсутствия. Минуло время подвигов, вздохнул Лестин, осталась нам, старикам, только мягкая кровать да старые, гудящие на непогоду кости. Кости, кстати, и правда ломило – видно, к дождю. Осень в Леррене еще не наступила, но октябрь – уже не лето, до затяжных дождей осталось не так уж много.

Только к полудню Лестин встал, наконец, с постели, кряхтя, облачился в халат и спустился в столовую. Он уже допивал кофе, когда на пороге вырос слуга и сообщил, что там в передней лорда спрашивают.

- Кто спрашивает? – удивился Лестин. – Из дворца?

- Нет, ваша милость, не из дворца, а от кого-то неизвестный посыльный. Изволите принять?

Лестин подумал.

- Зови сюда. Или нет, подожди – сам к нему выйду.

Кому бы это быть? Наверное, графиня Экташ просит вечером в карты: третьего дня Лестин с удивлением обнаружил в старой даме, приехавшей во дворец просить за внука, истинную ценительницу такой простонародной, многими дворянами презираемой, а им, Лестином, любимой игры в дурака. Настроение вмиг поднялось – старую графиню лорд уважал, как мало кого – была она резка, решительна и умна, и действовала, не оглядываясь на мнение «общества», как оглядывались многие дамы ее круга.

Солнце заливало лучами неширокий холл, и посыльный – коротко стриженый коренастый мужик лет чуть за тридцать – обливался потом, мялся на пороге, комкая в руках шапку. Одного взгляда на нескладную, нелепую фигуру Лестину хватило, чтобы понять: перед ним переодетый солдат. Оттого и нелепым казался он, что не привык носить штатское, что не знал, куда девать руки, если они не вытянуты по швам. Круглое лицо мужика обильно усыпали бисеринки пота.

Это было уже странно: ни у графини Экташ, ни у кого-то другого из знакомых Лестину дворян переодетых солдат в слугах не водилось. Привычной настороженностью откликнулось сердце. Лестин еще не осознал, откуда она, а уже тревога толкнулась в душе.

- Чего тебе? – спросил он, останавливаясь в дверях.

Мужик вздрогнул, обернулся. Сделал шаг навстречу.

- Вы лорд Лестин? – голос его звучал умоляюще. – Велено лично вам передать…

- Я. Кем велено? Что передать?

Мужик придвинулся совсем близко, обдав его запахом терпкого пота, оглянулся. Отер ладонью губы.

- Велено передать… - совсем тихо сказал он. - Халкин опять понес.

- Что? – не понял Лестин. – Какой Халкин? Куда….

Сердце пропустило положенный удар и застучало, как сумасшедшее. Халкин. Понес. Понес Халкин.

Понес Халкин!

…Это случилось лет, кажется, девять назад. Лорд Лестин и наследный принц поехали, помнится, кататься верхом и уехали довольно далеко от города. Под Патриком был тогда недавно объезженный, довольно своенравный молодой жеребец Халкин, подарок королевы Версанской; принц им страшно гордился и впервые умолил отца отпустить его на верховую прогулку на новом коне. Как уж так случилось, что они заехали так далеко в лес, Лестин не помнил; забыл также и то, что напугало непривычного к лесным запахам и звукам жеребца. Халкин понес. У двенадцатилетнего Патрика хватило храбрости и умения спустя несколько миль остановить и успокоить коня, но что пережил за эти минуты Лестин, знал только он сам. Когда примчавшийся вдогонку воспитатель обнаружил принца не только живым, но и целым, хоть и изрядно перепуганным и растрепанным, у него не просто камень с души свалился - он понял, что заново родился на свет. Халкин, тяжело дышащий, в мыле и пене, выглядел страшно довольным собой, а мальчишка, увидев смертельно бледного воспитателя, сполз с коня и начал вдруг икать и хохотать, как сумасшедший. Его Величество остался, конечно, в счастливом неведении относительно этой истории. А для Патрика и Лестина с тех пор это стало чем-то вроде кода, просьбы о помощи, в которой нельзя было отказать. Так просил принц о разговоре наедине, когда впервые влюбился в отцовскую горничную в четырнадцать лет и мучился целый месяц, не понимая, что с ним происходит. Так он пришел к Лестину после единственной и очень тяжелой ссоры с Изабель, и тогда лорду пришлось мирить детей, никогда прежде не ссорившихся и жизни друг без друга не мыслящих. Такие слова передал Патрик, когда его арестовали. И вот – теперь…

Но это значит, что он – жив?!

Лестин поднял ошарашенный взгляд на посыльного. Попятился в гостиную, поманил обалделого солдата за собой, плотно прикрыл дверь. Шепотом крикнул:

- Где он?!

- У тетки моей, - так же шепотом ответил солдат. – В слободе. Я расскажу, где.

- Как давно?

- С месяц, что ли…

- Живой?!

- Живой, но не очень. Раненые они…

Лестин тихо выдохнул.

- На словах что просил передать?

- Вот – про Халкина. И еще что жив. И прийти просил.

- Где живет эта твоя тетка?

- Я сейчас расскажу. Только, ваша милость… - Жан запнулся, но глаза его глядели умоляюще и строго. – Вы либо сегодня до вечера придите, либо через неделю только. У меня увольнительная… чтоб я дома был. Я вас в лицо знаю, а тетка – нет… вдруг кто чужой увяжется или еще что. Мне за них быть спокойным надо. Обещаете?

Лестин, помедлив, кивнул.

- Я приду сегодня же…

- Не позже вечера только, хорошо? У меня ж увольнение до полуночи. А найти нас просто – дом на самой окраине…