* * *
Минуло две
недели, а рядовой Вельен был все еще жив. Никто не приходил, чтобы арестовать
его и тащить на дыбу, никто не кричал грозно: «Говори, как посмел ты приказа
ослушаться?!», никто не тронул ни его, ни тетку, и Жан уже начал надеяться, что
все обойдется. Легран, товарищ верный, молчал (а деньги-то, думал Вельен,
большие, тут и помолчишь, да и страшно, наверное, донести – товарищи все же), а
больше и не знал никто. Теперь оставалось главное – чтобы не напрасным стал
пережитый ужас, чтобы тот, кого они прятали, уже определился, на каком свете
ему лучше, и либо умер, либо пришел бы в себя, да забрали бы его, что ли, от
них… Умом Жан понимал, что их нежданный гость долго еще ходить не сможет, по
всему – заживется у тетки, но ведь надежда умирает последней.
Иногда в
темном ночном ужасе, в сонной казарме, думал Жан, что лучше б помер их
постоялец, чтоб все шито-крыто. Тут же стучал по дереву и плевал через плечо,
но ведь мыслям не прикажешь. Две недели подряд, приходя в увольнительную к
тетке, слышал одни и те же слова: без памяти, плох, а когда очнется – Бог
весть. Жаклина выглядела озабоченной и усталой, но ругать племянника перестала
и только раз обмолвилась: хоть бы узнать, кто этот парень да откуда, может,
где-то мать плачет или жена… Жан пожал плечами и поспешно заговорил о другом.
Третья
увольнительная едва не сорвалась: накануне полк снова посетил Сам и остался недоволен
результатом проверки. Командиры, получив свое, гоняли рядовых, точно
взбесились, и Жан уже решил, что по такому случаю весь личный состав неделю, а
то и две просидит не в кабаках, а под арестом. Но – обошлось, рядовой Вельен
лично ни в чем замечен не был, оружие у него исправное и вид молодецкий, и на
смотре, устроенном начальством на скорую руку, отличился. Как не отпустить
такого? О том, что образцовый рядовой мало не с жизнью простился, решив, что
Сам по его душу пожаловал, командиры, понятно, не узнали – мысли читать еще не
научились. И выйдя за ворота казармы, Жан вознес небесам короткую, но от души
молитву. И попросил еще об одном: чтоб скорее уж закончилось это все, чтоб
вернулось все, как было, и жить по-старому. Как, оказывается, можно устать от
ужаса ожидания, как тянет к земле душу страх… иной, не боевой, нутряной страх
беды, беды не с собой – с близкими… Порой Жану казалось, что ненавидит он этого
парня – бывшего принца, бывшего каторжника, так некстати ворвавшегося со своими
тайнами и проблемами в их тихую с теткой жизнь.
И уже войдя в
сени теткиного домика, Жан понял, что Господь его молитвы явно услышал:
Жаклина, выскочившая ему навстречу с ведром в руке, вид имела озабоченный, но
явно обрадованный. Жан замер. К добру или к худу? Что скажет она ему сейчас?
А тетка
Жаклина, поблескивая глазами, сунула ему ведро и приказала:
- Иди-ка,
милый, воды принеси. Да поживее, мне некогда. – И улыбнулась: - Твой-то
найденыш…. очнулся ведь. Теперь, Бог даст, выживет. Я уж и не надеялась...
- Когда? –
шепотом спросил Жан, сжимая пальцами дужку ведра. Губы пересохли.
- Третьего
дня в себя пришел. И имя назвал. А кто такой, не сказал… ну да все лучше - не
как собаку кликать.
- Какое
имя-то? – спросил Жан, неизвестно на что надеясь.
Тетка
оглянулась.
- Патрик, -
почему-то шепотом проговорила она.
Жан
почувствовал, как что-то оборвалось внутри. На что надеялся? На чудо? На то,
что тот, кого он вытащил из могилы, окажется кем-то другим? Что ничего не
вспомнит, очнувшись? Вот тебе новая забота, солдат, - думай теперь, как
объяснять… а, собственно, и объяснять-то нечего.
- Ну… и как?
– тоже шепотом спросил Вельен. – Как он вообще?
- Теперь
ничего… - тетка перекрестилась. – Теперь, даст Бог, выживет.
- С ним… -
Жан помялся, - поговорить можно?
- Зачем тебе?
Ну, коли хочешь, иди, только немного, слабый он сильно… Эй, погоди, воды мне
сперва, воды принеси!
Как он дошел
до колодца, Жан не помнил. Вернувшись, сунул тетке ведро – та тут же перелила
воду в котел и поставила греться – и, осторожно ступая большими ногами, подошел
к горнице, тихонько заглянул за занавеску.
И поежился.
Огромные,
обведенные черными кругами запавшие глаза смотрели на него. Пристально
смотрели, жестко. Настороженно.
Жан вошел,
осторожно присел на край лавки.
- Очнулись?
Не мог он, не
получалось говорить лежащему перед ним беспомощному, едва живому человеку «ты».
Сразу было видно, кто тут для чего рожден – даже если б не знал, кто он, даже
если б не слышал своими ушами – сначала тот приказ, а потом боязливые разговоры
между теми, кто там был.
- Очнулись,
ваша милость? – Жан тронул загрубевшей ладонью забинтованную руку лежащего. –
Теперь на поправку пойдете.
- Я тебя…
помню, - проговорил Патрик едва слышно. – Лица… не видел… голос помню.
Жан опустил
голову. Чего тянуть-то, лучше сразу поставить все точки.
- А коли
помните, так поймете, - он умоляюще взглянул Патрику в глаза. – Не своей мы
волей. Простите уж.
- Зачем…
вытащил? – Патрик все так же пристально смотрел на него.
- Не
по-человечески было, - шепотом ответил Жан. – Не мог оставить…
- Где я?
Жан осторожно
оглянулся. Там, сзади было тихо – не то вышла тетка, не то затаилась, чтобы им
не мешать.
- У тетки
моей, - прошептал он. – Не тревожьтесь, ваша милость, не выдам. Подлечитесь, а
там видно будет, что да как.
- Вета… где?
– Патрик прикрыл глаза, преодолевая слабость.
- Кто? – не
понял солдат.
- Там… в
доме… девушка была. Где?
- Не было там
никого, - покачал головой Жан. – Мы ее ждали, но дом пустой был.
- Не… врешь?
- Да ей-Богу,
пустой, - Жан быстро перекрестился.
- Значит…
ушла, - Патрик едва слышно выдохнул.
- Кто?
- Не… важно.
Сколько я… тут?
- Да почитай,
две недели. Вас уже и не ищут, кончено. – Жан опять боязливо оглянулся и
зашептал: - Вас, ваша милость, похоронить приказано было. Мы с Леграном вдвоем
остались… могилу уже вырыли. Да тут увидели, что вы… ну, не совсем. Я Леграна
молчать уговорил… мы яму пустую засыпали, а вас я сюда отволок. Это тетка моя,
Жаклина. Она травы знает, ничего, взяла. Вы, главное, лежите и молчите. Я ей
сказал, что вас в канаве нашел – мол, разбойники на благородного напали,
ограбили да бросили. Только не верит она мне – говорит, мол, каторжник беглый…
да боится, как бы вас не нашли тут да не донесли на нее.
- Беглый… -
Патрик едва слышно застонал… нет, понял Жан, засмеялся. – Верно…
- Но вы не
бойтесь, ваша милость. Поправляйтесь скорее… а потом видно будет.
Серые глаза
чуть потеплели.
- Спасибо…
тебе…
Жан
отмахнулся.
- Сначала на
ноги встаньте, потом спасибо. Только, прошу вас, молчите, кто вы есть такой. Мы
ведь тоже жить хотим. Молчите, Богом прошу!
Патрик еле
заметно улыбнулся... И эта короткая улыбка оплатила рядовому, нарушившему
приказ, все недавние дни.
* * *
Потом Жан
целую неделю понять не мог: почему он такой счастливый, что за радость такая
случилась, что он то и дело улыбается, как последний дурак, и половины
обращенных к нему вопросов не слышит вовсе или отвечает невпопад. В полку уже
подначивать стали: влюбился Вельен, на свадьбу намекать начали, на выпивку
раскручивать по случаю мальчишника. Вельен не слышал. И только когда поймал
брошенный на него взгляд Леграна, оценивающий, нехороший такой взгляд, очнулся
и охнул про себя. А ну, неровен час, догадается кто?
О чем
догадается, дурак? О том, что ты рад до смерти за чужого, в сущности, человека?
О том, что тоненькая ниточка едва не оборванной тобой жизни выдержала, не
разорвалась? Ну так это тебе на небесах зачтется, а здесь не ровен час узнает
кто… спрячь свою улыбку и не смей мечтать на ходу, если себя и тетку сгубить не
хочешь.
А этот
принц-каторжник, приемыш-то их, все прочнее утверждался среди живых. И когда
Жан в очередной раз пришел домой, он уже мог говорить, пусть недолго, пусть
быстро уставал, но все-таки… И уже понятно стало: теперь точно выживет, лицо
стало не таким мертвенно-восковым, и не таким тяжелым казалось дыхание.
И – ох, как
боялся этого Жан! – едва появился солдат в маленьком домике, Патрик засыпал его
короткими, вперемешку с кашлем, но от этого не менее требовательными вопросами.
А кто на его
месте поступил бы иначе? И глаза, обведенные черными кругами, горели таким жестким
огнем, что Жан не выдержал. Дождался, когда тетка загремела за стенкой посудой,
что-то напевая про себя, присел на краешек кровати и сказал негромко и
почему-то виновато:
- Ладно уж,
ваша милость, расскажу, что знаю. Только знаю-то я немного…
Полуденное
солнце пробивалось через неплотно задернутую занавеску, падало на лицо принца,
и тот морщился, щурился, не в силах отодвинуться или повернуться на бок. Жан
вздохнул, поправил занавеску, луч погас. Патрик благодарно улыбнулся.
- …днем,
после полудня, вызвали нас семерых – сказали, на задание. Ну, у нас часто так
делается… сами понимаете, полк – Особый, и задания у нас бывают особые. Про то
нам никому и говорить-то не велено. Но часто мы и сами толком ничего не знаем.
Вот и теперь – сказали, что беглых преступников ловить надо. Вывезли нас за
город, привезли в поместье чье-то… вроде как графа Радича, если я верно
услышал. А там – охотничья хижина в глубине. Пустая. Старшой наш сначала вроде
растерялся – ему-то приказ был захватить девушку какую-то, которая там жила.
Патрик едва
слышно выдохнул сквозь сжатые губы.
- Ну, а дом
пуст. Ни девушки, никого. Только шпион в кустах сидит. Старшой наш орет на
него: мол, ты тут для чего посажен, почему упустил? А тот отбивается: я,
дескать, на две части разорваться не могу. Улетела, мол, ваша птичка, а куда –
не знаю, у меня дело – сторожить и наблюдать, а то главную добычу упустим; я
вам весть подал – а там работа ваша, а не моя. Ну, поорали они друг на друга.
Потом нас пятерых посадили в засаде снаружи, в кустах. А двое в доме
спрятались. Сказали им: появится здесь девушка, по виду – крестьянка, ее
задержать надобно. Только вряд ли милорд герцог, начальник наш, из-за какой-то
крестьянки беспокоиться стал бы… они ведь самолично туда пожаловать изволили.
Милорд герцог и лорд Диколи, военный министр, знаете?
- Знаю, -
чуть слышно проговорил Патрик. – Дальше.
- Ну и вот,
велено было задержать эту крестьянку и...
- Откуда они
узнали про девушку? – тихо спросил Патрик.
- Не знаю,
ваша милость, - покачал головой Жан. – Нам про то не докладывают. Но герцога
там сначала не было, они позже приехали. Вот… сидели мы в тех кустах довольно
долго, уже темнеть стало. Я так понимаю, наши двое, которые в домике сидели,
должны были девчонку схватить, едва она в дом зайдет – ну, спрятаться за
косяком да выскочить на нее, дело нехитрое. А уж дальше с ней беседовать его
милость собирался… Об чем – не ведомо мне.
Патрик сжал
зубы.
- Но я так
понимаю, не девчонку они там искали, ваша милость. То есть ее, конечно, тоже,
но первая их задача была – это вы. Вас они ждали. А девушку хотели как приманку
использовать. Вы же, если б ее в руках герцога увидели, сдались бы, так я
понимаю?
- Да…
- Ждали мы,
ждали. Девушки нет. А тут смотрим – вы идете. Мы, конечно, не знали, кто вы
такой, нам ведь не докладывают. И я вас сразу-то не признал. Ну, мы слышали,
что вас ищут и ловят… а потом я вас вспомнил: вы с Его Величеством папенькой
вашим три года назад на смотре войск были, я в первом ряду стоял – вы совсем
рядом прошли. Может, помните?
- Смотр –
помню. А тебя – уж прости – нет, - Патрик засмеялся и закашлялся.
- Тише вы, -
испуганно сказал Жан. – А то тетка услышит – задаст и мне, и вам. Ну вот, вы
идете - а там, в доме-то, милорд герцог и лорд Диколи сидят, вас дожидаются.
Пропустили мы вас, чтоб в доме ловчее брать было… а дальше вы уже сами все
помните.
- А потом? –
спросил Патрик после недолгого молчания.
- Когда все…
кончилось, вас, ваша милость, закопать велели. Все ушли, а мы…
- Девушка так
и не появилась?
- Нет. Как
все ушли, мы с Леграном яму копать стали. А потом гляжу – вы вроде и живы. Вот
и все. Я вас на загривок – и сюда. А Легран молчать обещал. Утром милорд нас
вызвал, расспросил – я сказал, что закопали все, как велено. Он дал нам денег и
молчать велел. Вот и все.
Патрик долго
молчал, кусая губы. Потом негромко сказал:
- Спасибо
тебе, рядовой Вельен. Я не забуду этого, обещаю.
- Да не за
что, ваша милость, - серьезно ответил Жан. – Я ведь не награды ради, а просто –
не по-христиански было бросать вас. Вроде как второй раз убивать…
- Жан… А девушка
– о ней ничего не слышал больше?
- Нет, ваша
милость. Ничего. А она - кто? Никак… - Жан помялся, - никак зазноба ваша, так я
понимаю?
Патрик чуть
улыбнулся.
- Зазноба,
говоришь? Да, зазноба. А кто – не скажу, прости. Ни к чему тебе.
- Я понимаю,
ваша милость...
С минуту они
молчали. Патрик глубоко вздохнул и прикрыл глаза, пережидая приступ слабости и
дурноты.
- Ваша
милость, - вскочил Жан. – Никак, плохо? Тетку позвать?
- Погоди… -
прошептал Патрик. – Не надо. Послушай, Жан… Ты мне помог, и я в долгу перед
тобой на всю жизнь…
- Да полно
вам…
- Подожди, не
перебивай. Я тебе жизнью теперь обязан. Но помоги мне еще раз, солдат. Это
очень важно.
- В чем же?
Патрик
попытался приподняться – не получилось, впился глазами в лицо солдата.
- Весточку…
передашь?
- Какую весточку?
– не понял Жан. – Кому?
- Я скажу,
кому. Весть, что я жив. Только сделать это надо будет осторожно. Сможешь?
Пауза.
- Сделаешь? –
повторил Патрик.
- Ваша
милость, - Жан сглотнул и посмотрел на него умоляюще. – Не губите, ваша
милость. Мы и так… всем, чем можем, вам… А мы ведь люди маленькие. А ну как
прознает кто, ведь не сносить нам головы. Вы-то, поди, знаете, на что идете… а
я? А Жаклина? Ведь у нее, кроме меня, никого, как я могу ее голову в петлю
совать? Ну… ну, давайте я чего другое для вас сделаю… денег добуду… а это –
нет, не просите.
- Боишься? –
тихо спросил Патрик.
- Боюсь, -
честно признался Жан. – Не обессудьте. Мне во дворец попасть просто, да выйти
сложно. А ну, как узнает кто? А если этот ваш… а если и он купленный?
- Нет, -
твердо проговорил Патрик. – Этот человек – пожалуй, единственный, кому я могу
доверять. И кто может что-то сделать. Прошу тебя.
- Нет, -
замотал головой Жан. – Не пойду. Боюсь.
Патрик
посмотрел на него и отвел взгляд.
- Ладно, -
проговорил он ровно. – Прости меня, солдат. Ты прав.
- Ваша
милость, - Жан опустил глаза. – Не серчайте. Не могу я. Правда не могу. Боюсь.
- Ты будешь бояться еще больше, - усмехнулся
принц, - пока я здесь. И ты боишься, и тетка твоя. Потому что в каждую минуту
меня могут найти, и тогда вам несдобровать. И ты это знаешь. А если меня здесь
не будет, вы забудете это все, как страшный сон. Вот и думай, солдат, что тебе
лучше – отбояться один раз – и забыть или трястись от страха еще несколько
месяцев, пока я не встану на ноги и не уйду? Вот и думай.
|