*  *  *

 Несколько дней бабка Катарина поглядывала на Вету внимательно и вопросительно, словно ожидая чего-то. Она уже совсем хорошо себя чувствовала и крутилась по хозяйству, как и до болезни. Но разговаривала теперь мало, и сурово поджатые ее губы говорили о том, что хозяйка о чем-то упорно думает. В другое время Вета, наверное, не выдержала бы такого странного молчания и отчуждения, напросилась бы на разговор, но сейчас… было ей, признаться, не до того. Она плавала словно в тумане; почти ничего не замечала, останавливалась посреди дороги, точно забывала, куда шла, и минуло дней пять, прежде чем сообразила, что за все это время не услышала от бабки и двух десятков слов.

Минул полдень, Вета только что уложила малыша спать и, усевшись к окну, взяла начатую вышивку. Заказ был важным, а она и так уже затянула с работой, так что теперь использовала каждую минутку, свободную от хозяйства и возни с сыном. Вета уже обзавелась собственной клиентурой, пусть и небольшой, но стабильной, так что работой была обеспечена даже с избытком. Постепенно круг заказчиков расширялся; иногда Вета посмеивалась над гримасой судьбы – еще немного, и дочь графа сможет начать собственное предприятие. Но чаще она ощущала даже какую-то гордость: как бы ни было, но теперь она может прокормить и себя, и ребенка.

Сейчас она вышивала не полотенце, как прежде, не передник на свадьбу или в подарок. Эта работа так живо напомнила ей прошлое и дом отца, так горько отозвалось в сердце, когда Катарина передала ей пожелания заказчика, что Вета сначала решила отказаться. Ее попросили вышить картину. Видно, новая клиентка была побогаче, чем прежние, те обычно просили украсить вещь, которая нужна будет в хозяйстве. Мало кто мог себе позволить заплатить деньги за картину, которая просто будет висеть на стене, но жена богатого купца – уже несколько иной уровень жизни. Правда, со вкусом у заказчицы, на взгляд Веты, не все было в порядке, но зато деньги обещали хорошие.

Вета уже закончила один из лепестков подсолнуха и сменила нитку на темно-зеленую – для стебельков, когда Катарина взяла вязание и подсела к ней. Несколько минут они молчали, каждая о своем. Бабка сосредоточенно шевелила спицами, вывязывая узоры на маленьких носочках, потом отложила работу и несколько минут с любопытством смотрела, как движется игла в тонких, проворных пальцах девушки. Вздохнула украдкой и спросила, словно продолжая начатый разговор:

- Ну, так что ты решила-то?

Вета бросила на нее недоуменный взгляд и снова уткнулась в работу.

- Решила – что?

- Своих искать будешь, ай нет? - Катарина вытянула пустую спицу, начала новый ряд.

Вета растерялась.

- Я… кого своих?.

Катарина посерьезнела. Аккуратно расправила и опять отложила вязание.

- Вот что, Вета…

Невпопад стукнуло сердце.

- Давно сказать тебе хотела, - Катарина опять вздохнула, - не дело это. Не дело.

- Что «не дело», бабушка?

- То, что ты здесь от мира прячешься. Погоди, не перебивай. Я понимаю – нельзя было, опасно. Может, искали тебя, может, еще что. Но сейчас-то… уже почти три месяца минуло, сама видишь – власть новая, не то, что раньше. Чего ты сейчас-то тянешь? Чего боишься?

Вета молчала. Она сбилась с подсчета, опустила работу на колени.

- Король наш, дай ему Бог здоровья, не прежний Тюремщик. Если пострадал кто из твоих за Его Величество Карла, так при нынешнем-то Патрике, наверное, зачтется. Может, в милости будешь… может, и нет, конечно, но ведь здесь сидя, ничего не узнаешь. Под лежачий камень вода не течет, сама знаешь.

Вета молчала.

- Я тебя не гоню, - продолжала Катарина, - такого и в мыслях не держи. Мне с тобой-то и лучше, все не одна на старости лет; вон, прихватило – так хоть есть кому воды подать. Была б ты одна – слова б не сказала, потому что за себя ты сама решаешь. Но ведь ты не одна, Вета. О сыне-то тоже подумай.

Бабка передохнула, погладила маленький носок.

- О сыне подумай, говорю. Он большой уже, его учить надо, лечить надо. Вон – один раз заболел, и то ты тут стрекозой прыгала. А ну как серьезное что? А здесь ни лекарей, ни порошков, так… темнота наша. А вырастет он, дворянский сын, что тебе скажет? «Спасибо, мать, что неучем оставила»?

- Зато жизнь спасла, - прошептала Вета.

- Да неужто нерожденному кто угрожал? – вздохнула Катарина. – Тебе ведь угрожали, не ему. А теперь – опять же – те времена минули. Нынешний король – добрый, ты поди к нему, в ноги кинься. Помилует, поди… ты ведь сама-то ни в чем не замешана была, так?

Вета молчала.

- Ну, даже если отец там или муж, как ты говорила, все равно. Если правда то, что про Его Величество болтают, значит, должен он понимать, что не все на свете так просто, что… если сам испытал каторжную долю, значит, пожалеть должен. Что же ты случай такой упускаешь?

Бабка помолчала.

- Ну, уж если совсем все плохо будет, так вернешься сюда, я же вас не гоню. И Яна твоего вырастим. Но зря ты это, Вета, честное слово, зря. Господь милостив, обойдется.

Вета молчала. Перехватило горло.

- Давай, девка, - уже мягче сказала бабка, - не сиди сиднем. За Яном я пригляжу, а ты иди… завтра же и иди. Иди в Город, ищи своих. Не все, поди, сгинули, кто-то, может, и остался. Сына пожалей.

Что же ты, девочка… Испугалась?

Вета лежала без сна, глядя в темноту. За раскрытым окном шумела под ветром яблоня.

Ты ведь не такой была. Смелой была, не раздумывала, не боялась. Помнишь – шагнула очертя голову в неизвестность, назвалась чужим именем. Помнишь - на балу не побоялась просить о свидании. Помнишь, как ложилась под ноги дорога до столицы? Что же теперь, когда всего-то и надо – вспомнить, кем ты была, ты так трусишь?

Ведь ты аристократка, дворянка. Гордость и честь – стальной стержень, который в дворянских детях сидит с рождения. Что же так охотно ты опустилась, спряталась от себя самой, готова всю жизнь просидеть здесь, в этом предместье, лишь бы не рисковать?

Тогда я была одна, сказала себе Вета. Теперь на моих руках мальчик, который без меня не выживет. Ну ладно, выжить – выживет, он большой уже, не грудной, бабка выкормит, если что. Но ведь ему без мамы будет плохо.

Не выживет – родишь другого. Ты молода еще, на тебя вон заглядываются. Мало ли детей умирает во младенчестве; твой – единственный на свете, что ли?

Единственный. Другого такого не будет.

Неужели материнство так сломало меня, думала Вета. Неужели иметь ребенка значит бояться всего на свете, прятать глаза, склонять голову перед любым, имеющим власть и силу – лишь бы не тронули. Раньше она не знала, как это – всегда бояться за свое дитя.

Но другие живут – и не боятся.

Не боятся ли?

Они привыкли. Им с рождения вбивают в головы, кто они и где их место. Не им – дедам их, прадедам, прабабкам…

А ты по рождению выше их. Так иди же, черт тебя возьми, и займи свое место. Где твоя гордость?

Перед мысленным взором Веты проплывали длинные вереницы лиц и имен, вставали в памяти семейные предания. Прабабка Камилла, не побоявшаяся сбежать с любимым мужчиной, хотя родители встали грудью против неравного брака. Двоюродный дед Йорген, пират и авантюрист, паршивая овца в семейном стаде – но ведь он был, он жил, пусть недолго, пусть был повешен, но он, наверное, не боялся, выходя на палубу со шпагой в руке. Опальные братья Ратмир и Карен, впавшие в немилость и бежавшие из Северных Земель – Ратмиру было только семнадцать, это потом он станет ее, Иветты, дедом, а тогда был – мальчик, даже младше нее теперешней. Да и братец родной, Йозеф… подлый был и жестокий, но ведь не трус. А она тоже – Радич. Значит, и в ее жилах течет та же кровь. Так почему она так боится?

Вырастет Ян – и мать должна будет рассказать ему, кто он. И что ответит она, если сын спросит: «Что же ты, мама… ты испугалась?».

Но если на трон сел самозванец, то узнав о том, что где-то в предместье подрастает мальчик королевской крови, он не оставит его в живых. Готова ты рискнуть жизнью сына? Уже потеряв его отца, ты сможешь отдать и ребенка?

Изабель, сверкнула внезапно мысль. Вета села на кровати. Нужно идти к Изабель. Принцесса, если верить слухам, в городе, и она-то – точно настоящая, не самозванка. Даже если ее высочество забыла фрейлину Радич, все равно -  она добрая, она не откажет в помощи. Завтра же попросить Августу, пусть поговорит со своей… как ее… Лучией. Может быть, Лучия сумеет… ей бы только попасть во дворец, а дальше Изабель поможет! Все будет хорошо…

Ночная темнота начинала понемногу сереть. Тихонько, на цыпочках, прокралась Вета в горницу, опустилась на колени перед иконой. Помоги, защити, Пресвятая Дева. Ты тоже Мать, сохрани, убереги моего ребенка, дай сил, прошу тебя, Дева Мария!

Стержень внутри не дает пролиться слезам. Скорбно светят в темноте глаза Девы. Тихо дышит во сне Ян, похрапывает бабка Катарина. Ночь. Темнота.