* * *
Она не смогла.
Не попала, не сумела прийти на коронацию, и кто бы мог подумать, что это
окажется так обидно и больно; что ей, еще месяц назад презиравшей всех королей
на свете, этот самозванец? Но в том, что он самозванец, Вета сомневалась все
больше и больше.
И дело было
даже не в рассказах Августы, которая заходила к ним теперь едва ли не каждый
день, чтобы поделиться новостями – а новостей всегда бывало много. Вете порой
казалось, что у Августы есть знакомые или знакомые знакомых во всех слоях, во
всех кругах, включая Господа Бога. Она приходила веселая, громкая и вываливала
сразу ворох, и ей льстило внимание, с которым слушают ее и переспрашивают,
ахают и кивают, и она ощущала себя самым значимым человеком в мире.
- … вот Лючия
и говорит: с ног сбились, наряды шьют для коронации. Ну, понятное дело, ей
наверх ходу нет, но короля нового она один раз все-таки видела.
- Какой он? –
спросила Вета с замиранием сердца, даже не понимая, чего ей хочется больше:
чтоб был похож или нет, ошибиться или увериться.
- Говорит,
красивый, - вздохнула мечтательно Августа. – Молодой, говорит, стройный, только
прихрамывает иногда, а на лицо – краше не бывает. И волосы, говорит, как
золото. И такой, знаешь, ласковый, простой – ну ровно как всю жизнь ты с ним
знакома.
«Врет», -
думала Вета, но боль внутри не утихала. Обязательно врет, потому что если
Патрик жив, он должен был отыскать ее, а иначе ей станет незачем жить. Пусть он
будет мертв, нельзя ворошить прошлое бесконечно, нельзя тревожить ушедших,
пусть ему – там – будет хорошо и спокойно.
Она почти
решила, что на коронацию пойдет. Понятно, что простых горожан не пустят не
только во дворец, но даже и к церкви подойти не позволят, но ведь есть улицы,
по которым пойдет процессия. Коронации всегда проходят в соборе святого
Себастьяна, и дорога к нему будет обязательно полна людьми. Пойти, затеряться в
толпе… у нее есть шанс увидеть его – пусть издали, пусть из толпы. Увидеть,
понять, наконец, кто он – авантюрист, присвоивший себе чужую память, или…
А накануне дня
коронации заболел Ян. С утра он кашлял и жаловался на боль в горле, а к полудню
начался жар. Ночью, едва сумев уложить, наконец, плачущего малыша, Вета поняла,
что завтра никуда не пойдет. Вдобавок и бабка Катарина в последние дни
чувствовала себя необычно плохо, жаловалась на то, что «в груди тесно» - ну,
как оставить их таких? Вета и сама не знала, что больше пугало ее: болезнь сына
или нездоровье бабки. Бабка за эти два года стала для нее опорой, стеной, к
которой можно прислониться, и теперь если эта стена зашатается… Нет, о нет!
Катарина не так стара, она проживет еще лет пятнадцать, потому что если Вета
снова останется одна, да еще с ребенком… нет!
И не нужна ей
эта коронация и король этот не нужен, лишь бы были здоровы те, кто дорог ей. К
черту все праздники. Вета крутилась, как белка в колесе, перебегая от сына к
бабке, которая в этот день едва встала утром, а к обеду снова легла, и тяжесть,
лежащая на душе, была привычной и почти уже незаметной.
К вечеру Яну
стало хуже, кашель стал сиплым и тяжелым, и Вета совсем растерялась. Она умела
перевязывать раны и вправлять вывихи, могла обработать ожоги или вскрыть
нарывы, но лечить детей и стариков ей не приходилось. Тем более – собственного
сына… как его лечить, если от страха голова отказывается соображать? За два
года жизни Ян не болел ни разу, никогда не было у него лихорадки, капризничал
он только когда резались зубки, и нездоровье было непривычным и для него, и для
матери, которая не знала, чем помочь. Вета поила его отваром ромашки и теплым
молоком, но горло ребенка по-прежнему оставалось красным, и жар не спадал.
Уже после
заката заглянула к ним Августа – довольная, счастливая, – хотела было вывалить
очередной ворох новостей, но посмотрела на непривычно тихую, тяжело осевшую на
подушке Катарину, на растерянную, едва не плачущую Вету и с новостями решила
погодить.
- Лекаря надо
бы, - сказала она неуверенно.
- Где его
возьмешь, лекаря, - хмуро сказала Катарина. – Всю жизнь сами лечились, я только
повитух и знаю, да повитуха тут не надобна. А которые богатые, так на тех у нас
денег нет.
Августа вдруг
хлопнула себя по лбу.
- О! А Мора,
помнится, говорила, что знает она лекарку - тетку Жаклину, что рядом с ней
живет. – («И вправду», - проговорила Катарина). - Ее, что ли, спросить? Только
живет она далеко, я на ночь глядя к ней не побегу. Завтра утром… а там уж как
повезет, лишь бы дома ее застать. Ну да Бог не оставит, ночь переночуете, а к
утру, глядишь, и легче станет.
Бог не
оставил, Мора оказалась дома и к вечеру лекарку привела. Тетка Жаклина, худая,
решительная, некрасивая, показалась измотанной, перепуганной Вете добрым
гением. Быстро и уверенно осмотрела Яна, забавляя малыша сказкой о козе
рогатой, и сказала, что страшного ничего нет, но лечить надо, чтоб воспаление
легких не получить.
- Где ж ты,
пузырь, ноги промочить сумел? Лето ведь, жара какая. Или под дождем позавчера
бегал?
- Молока,
наверное, холодного напился, с того и заболел, - слабо улыбнулась Вета. –
Дождь-то теплый был…
- Ну, теперь
какая уже разница, а впредь следи и смотри, чтоб не повторилось такого. Вот
трава, будешь заваривать и поить до еды, а этим вот горлышко полоскать…
полоскать-то он умеет?
- Нет еще.
- Ну, тогда
пои, только по чуть-чуть. Если совсем сильно гореть будет, обтирай мокрым
полотенцем, да следи, чтоб ручки-ножки теплые были. Ничего, обойдется.
Едва глянув на
Катарину, тетка Жаклина заявила со всей строгостью:
- А бегать
меньше надо, матушка! Чай, не молоденькая уже. Отдыхать почаще, есть как
следует. Устала ты, оттого и свалилась. Отлежишься – поправишься. Ты, девка, -
повернулась она к Вете, - бабку сильно-то не гоняй, мальца на нее не навешивай.
Теперь ты за ней ходить должна, а не она за тобой, поняла? Следи, чтоб тяжелое
не поднимала, чтоб по ночам спала… от бессонницы – вот, - она встряхнула
мешочек, - позаваривай с недельку. И пусть полежит хотя бы дней пять, не
встает. Все понятно?
Катарина со
своей кровати смотрела на Жаклину и мелко смеялась.
- А то сама не
знаешь, как у нас лежится летом. Работать кто за меня будет?
Жаклина
выпрямилась, уперла руки в бока:
- На тот свет
не терпится? Ну, твоя воля. Добро бы, молодой кто был, прыткий, которому лежать
некогда… знаю такого одного, да ведь тот – молодой. А тебе куда торопиться?
Старая ты уже, неужто еще не наработалась?
Всю следующую
неделю Вете и вздохнуть было некогда, не то что вспоминать или раздумывать. К
ночи она валилась, как подкошенная, на лавку и засыпала мертвым сном, вскакивая
только от плача Яна – остальных звуков просто не слышала. Через несколько дней
малышу стало лучше, спал жар, он уже мог глотать, не жалуясь на боль в горле, и
кашель стал меньше. А вот Катарина пролежала почти две недели, а когда начала
вставать, ходила медленно и с оглядкой. Ее, никогда не болевшую, эта
неожиданная ограниченность удивляла и злила.
- Надо же, -
говорила бабка, - как оно бывает. Ноги есть – а не идут. Руки есть – а не
слушаются. И в голове ровно колокола гудят. Что это со мной?
Августа не
появлялась больше недели, пока, наконец, Катарина не спохватилась и не погнала
к ней Вету – узнать, не случилось ли чего. Ничего не случилось, соседка
отговаривалась делами, но видно было, что болтать у бабки ей не позволяла
совесть: больные в доме все-таки, - а приходить и не поделиться новостями было
для нее выше сил. Тем более, что новостей накопилось порядочно.
- Я ж все-таки
была на коронации, - говорила она тем же вечером, присев на край постели
Катарины. – У-у-у-у, бабы, насмотрелась же я! Народу! Толпа огромная, все
разнаряженные, колокола звонят, а уж когда монеты кидать стали, так и вовсе.
Дай Бог ему здоровья, Величеству нашему, щедро он людей одарил. А вот пир,
говорят, скромный был; говорят, король сказал, что не до пиров, мол, на другое
деньги нужны. Лючия давеча рассказывала: он и одевается не как Густав,
поскромнее, и придворные при нем присмирели, так деньжищами не сорят.
Вета мыла
посуду и, слушая ее, устало вздыхала. Не было уже никаких мыслей, не хотелось
ни думать, ни расстраиваться, хотелось одного – спать.
Искусство ли
лекарки Жаклины помогло, Господь ли не допустил, но спустя три недели бабка
Катарина встала, наконец, на ноги. Как и прежде, крутилась по хозяйству, как
прежде, пекла хлеб – к этому делу Вету она не допускала, «это надо в крови
иметь, куда тебе, только муку зря переведешь, а ее и так мало». Но тяжелое уже
не таскала, и мытье полов и стирка окончательно перешли к Вете, и поднимать
малыша было старухе уже не под силу. А за Яном теперь нужен был глаз да глаз;
любопытный и дотошный, он лез везде, где можно, а где нельзя – особенно. К
вечеру мать уставала до такой степени, что когда мальчик наконец укладывался
спать, валилась на лавку, как подкошенная. Он уже четко и чисто говорил, только
в длинных словах путал иногда слоги. И голос-то у него был под стать – басовитый
и какой-то обстоятельный, «неторопливый». Едва проснувшись, Ян соскакивал с
постели и… уговорить его посидеть и помолчать даже полминуты не было никакой
возможности. Бабка порой смеялась, а порой вздыхала, глядя на малыша:
- И где ж
тебе, парень, такое шило в пятую точку вставили, а? Мать вроде не шебутная у
тебя… или отец такой был?
Вета так и не
научилась не вздрагивать при этих словах.
Теперь они с
Яном гуляли не только во дворе, но уходили иной раз довольно далеко, к самым
Воротам. Малыш деловито гонял чужих кур, шипел, подражая кошкам, а от собак
спасался за материным подолом (Вета, сама собак не любившая и побаивавшаяся,
мужественно защищала сына от соседских дворняг). Жара уже спала, и соседки,
судача у своих заборов, приветливо кивали Вете и улыбались малышу.
Пойти бы в
Город. В центр, ко дворцу… хоть одним глазком глянуть, хоть издали. Может быть,
удастся увидеть? Может, эта ссадина внутри зарастет навсегда, если она точно
будет знать, что… что? Издали все равно не разглядишь. А вот так, глаза в
глаза, они все равно не встретятся. Да и зачем? Если даже допустить, что это
все-таки Патрик, то… почему за эти почти три месяца он не нашел ее? Ну и что,
что у нее ребенок, но ведь столица, пусть и большая, - все-таки не весь мир. И
не так уж она и изменилась, ее еще можно узнать в лицо. Когда Вета провожала
взглядом мчащихся во весь опор по улицам королевских курьеров, она порой
думала, что это на ее поиски отправлены гонцы. И вздрагивала, когда кто-то из
них сворачивал рядом с ней, и отступала, пряча лицо. Он король теперь. Нужна ли
она ему будет - такая? Ведь Ян, как ни крути, незаконнорожденный…
Ян,
встревоженный, лез к ней на руки и маленькими ладошками вытирал мокрое мамино
лицо.
|