*  *  *

 Полковник де Лерон, граф Ретель, капитан Фостер, полковник Эдвард Дьерт смотрели друг на друга и молчали.

- Что будем делать, господа? – спросил, наконец, Дьерт. – Уже почти три недели прошло...

На лица их падали красные лучи заката.

- Взят? – спросил, наконец, де Лерон.

- Почти наверняка, - хмуро откликнулся Ретель.

Они снова замолчали.

Закат угас, в комнату протянулись сумерки. Рыжий сеттер вошел и положил морду на колени хозяину.

Вопросительные, ожидающие взгляды, наконец, остановились на Ретеле.

- Что же, - проговорил граф. – Значит, взят. Но в любом случае дело нужно довести до конца. Если его высочество жив, это единственное, что мы можем для него сделать.

- Это если жив, - глухо откликнулся де Лерон.

*  *  *

Охрана у дверей камеры менялась каждый день, чтобы не допустить возможности сговора и побега. Конечно, кандалы – ручные и ножные; ну, хоть к койке не привязывали, и на том спасибо. В первые дни, когда Патрик был еще достаточно силен и крепок, в камеру к нему иначе как втроем-вчетвером не входили – боялись. Но он, подумав, решил не сопротивляться – смысла не было. Все равно скрутят и уволокут, а силы терять не стоит.

Кормили сначала неплохо; правда, через несколько дней еда стала напоминать помои, но в этом, видимо, было особое указание Густава – голодом можно сломать любого, быстро и просто. Несколько раз, приходя по ночам, ему украдкой подсовывал куски хлеба Мартин, но этого все-таки не хватало. Камера была сырой и прохладной – по летнему времени в тюрьме уже не топили. Впрочем, скоро Патрик перестал чувствовать холод – озноб, бивший его во время лихорадки, от температуры снаружи не зависел.

Им овладело странное чувство беспечности. «Делай что должно, и будь что будет» - вот когда он понял, что значат эти слова. Он должен молчать, вот и все. И искать возможность побега, даже если шансы на это с каждым днем падают.

Мартин приходил каждую ночь, ухаживая за арестантом с ловкостью опытного лекаря. Менял повязки, поил какими-то отварами, порой вполголоса говорил несколько успокаивающих слов, но больше молчал. Он перестал, наконец, советовать – безусловно, от чистого сердца – выдать Густаву все, что того интересовало, и Патрик был ему за это бесконечно благодарен.

С Густавом они виделись только в пыточной камере и не каждый раз. Бывало, обрабатывал его один Мартин – в такие дни бывало легче, потому что усердствовать палачу было особенно не перед кем. Но раз в два-три допроса король присутствовал обязательно; сидел в углу, закинув ногу на ногу, и время от времени повторял одни и те же две фразы: размеренные, повторяющиеся раз за разом. Фразы эти - «Отречение, Патрик» и «Кто тебе помогал?» - уже снились Патрику во сне.

В первое время допросы повторялись каждый день, но потом пришлось притормозить - не из-за того, что Густаву надоело или он переключился на другое, а из-за невозможности допрашиваемого быть употребленным в дело в пригодном состоянии. Патрик теперь плохо переносил боль – видимо, после каторги и ранений сопротивляемость боли упала, пусть и прошло уже два года. Он терял сознание после первого десятка ударов, после одного прикосновения железа, после первых секунд на дыбе. Конечно, его приводили в чувство с помощью оплеух и ледяной воды, но все приходилось начинать сначала. Король ругался, Мартин растерянно разводил руками – а что я могу сделать? – а Патрик через силу усмехался разбитыми губами. В такие минуты им овладевало странное состояние легкости и нереальности происходящего. Вот я, а вот мое тело; вот боль, но она – не я, она проходит сквозь меня и утекает дальше, через каменный пол, вниз, к центру Земли. Жаль только, что расплатой за это становились долгие мучительные часы в камере, когда все ощущения возвращались, и боль грызла тело железными щипцами. Но потом он все равно терял сознание, и в чувство его приводил уже Мартин. Все чаще Патрик по несколько суток отлеживался в камере, чтобы быть в силах хоть как-то отвечать на вопросы. Впрочем, он и в беспамятстве повторял одно и то же: «Нет».

И все-таки он не терял надежды. Вечерами и ночами, когда его оставляли в покое, пытался разговаривать с охраной, надеясь склонить их на свою сторону. Не оставлял попыток уговорить Мартина передать весточку Лестину, хотя палач упорно твердил «не могу, запрещено, не положено». Заставлял себя пить и есть все, что дают - пусть даже от одного вида и запаха приносимой ему еды мутило - чтобы сохранить силы. Главное – не выдать никого. И вырваться отсюда живым.

Один из допросов был особенно тяжелым. В конце концов, Патрик потерял сознание – не в первый раз, конечно, но очнулся уже в камере. Видимо, Густав решил, что сегодня вытянуть из него все равно ничего не удастся. Все тело горело, ныли вывихнутые плечевые суставы, кружилась голова, но мысли были четкими и ясными. Впервые за все это время Патрик с отстраненным спокойствием подумал, что следующего допроса он может не пережить. Если бы знать заранее, что все закончится именно так… наверное, лучше было бы тогда остаться на поляне вместе с Яном, отстреливаться до последней стрелы, а потом встретить смерть со шпагой в руке, рядом с другом, в бою… а не здесь, в вонючей и темной камере, на соломе. Да, так было бы, наверное, проще и легче. Все равно все получилось зря…

А кто бы вывел тогда из леса Вету?

Сколько он лежал так, Патрик не помнил, потом впал в забытье. А потом, кажется, уснул, а может, опять потерял сознание, потому что неожиданно обнаружил себя вовсе не в камере, а в странном, словно знакомом, но давно забытом месте – на серой равнине, где ничто не имело ни цвета, ни запаха, где было тихо, только доносился шум ветра, раскачивающего ветви деревьев где-то высоко-высоко.

Серый наст скрипел под ногами, и Патрик вспомнил, наконец, этот скрип и это серое небо. И обрадовался – значит, на этот раз действительно все…

Кандалов на руках и ногах не было, не было и боли. Тело ощущалось словно издалека, но все-таки ощущалось; никуда не делись ссадины и синяки. Патрик постоял какое-то время, оглядываясь. Потом пожал плечами и пошел вперед. Вперед здесь можно было идти куда угодно, но он двинулся к лесу, до которого не так далеко и было – три сотни шагов.

Волков в этот раз не встретилось: видимо, теперь ему и вправду сюда можно. Довольно скоро (а может, просто времени здесь нет) он вышел на знакомую поляну. И ускорил шаги, увидев сидящих у костра.

Ян услышал его шаги и поднял голову. И улыбнулся:

- Здравствуй.

Патрик заулыбался тоже, ощущая, как трескаются запекшиеся губы, но не чувствуя боли. Теплая волна разлилась в груди: наконец-то!

- Давно не виделись, - буркнул вместо приветствия Джар. – Быстро же ты…

- Что значит «быстро», старый ворчун? – весело спросил Патрик, опускаясь рядом с Яном. – Сюда быстро не хотят, как я понимаю, только в срок.

- А тебе не срок, не радуйся. Посидишь – и мотай обратно.

- Почему «мотай обратно»? – растерялся принц. – Я же…

- Нет, - качнул головой Ян. – Это мы тебя позвали.

Он сбросил с плеч куртку, кинул ее на снег.

- Подстели, а то простудишься.

- Да ладно, не все ли равно, - пожал плечами Патрик, но послушался. Аккуратно расстелил на снегу куртку, пересел на нее. Придвинулся поближе к огню и долго-долго смотрел на Яна. А Ян смотрел на него – и улыбался. И так они сидели и молчали…

Джар аккуратно ломал мелкие веточки и кидал их в костер, насвистывая какую-то мелодию.

- Ты изменился, - сказал вдруг Ян.

- Надо думать… Сильно?

- И да, и нет. Старше стал.

- Надо думать, - повторил Патрик. – А ты… ты-то как тут?

- Ну, если я скажу, что хорошо, - усмехнулся Ян, - ты все равно не поверишь. Но уж всяко лучше, чем ты сейчас. Нормально, бывает и хуже.

- Ян… - Патрик понимал, что говорит глупость, но не смог сдержаться, умоляюще взглянул на него, как когда-то давно: - Ян, вернись! Ты нужен мне!

И так же, как тогда, Ян ответил ласково:

- Ну что ты говоришь… Ты же знаешь, что это невозможно.

Он коснулся плеча Патрика.

- Тяжело?

- Д-да, пожалуй, - после паузы признался принц. - Так, немного…

- Он еще и гордый, - хмыкнул Джар.

- А где Магда? – спохватился Патрик, заоглядывался.

- Здесь где-то ходит, - махнул рукой Ян. – Мы не хотели, чтобы она тебя такого видела…

- А то она меня не видела! – фыркнул принц. - Всякого…

- Такого – нет, - серьезно сказал Ян. – Но не в этом дело, друже. Ты, кстати, не надейся, ты сюда не насовсем.

- А зачем вы звали-то меня? – спохватился Патрик.

- Да, в общем, низачем. Я соскучился, - он быстро взглянул на друга. – Ну и так… в общем, чтоб ты передохнул. Посидишь – и иди обратно.

Патрик невольно вздрогнул.

- Так надо, - едва слышно сказал виконт.

- Ян, - после недолго молчания так же едва слышно попросил Патрик, - возьмите меня к себе совсем.

- И не думай, - спокойно ответил тот. – У тебя на земле еще дел полно.

- Я больше не могу! - вырвалось у Патрика, и он опустил голову, стыдясь своей слабости.

- Можешь. Ты просто устал. Вот посидишь с нами, отдохнешь – и вперед. Тебя там ждут.

- Гайцберг, что ли, ждет? – фыркнул Патрик.

- И он тоже, - без улыбки согласился Ян.

- Сейчас кипяток будет, - сообщил Джар, - отвар сделаем. Попьешь с нами? Тебе бы глинтвейн сейчас, конечно, да вина нет…

Патрик поежился, обхватил ладонями плечи. Потом протянул руки к огню. Вроде и не холодно здесь, но… промозгло. И кажется, единственно живым здесь остался огонь… интересно, они-то чувствуют его теплое дыхание?

- А вы… я всегда смогу приходить к вам… сюда? Я ведь пытался, но…

- Нет, не всегда. Только когда очень нужно.

- Значит, сейчас – нужно?

- Сказано же – рано тебе сюда, - сообщил Джар. – Потому и нужно.

Он ловко снял с огня подвешенный на треноге котелок (голой рукой! не боясь обжечься! ишь ты, отметил Патрик), поднял стоящую на земле кружку, аккуратно налил до половины темный отвар, пахнущий горько и терпко. Протянул принцу:

- Держи. Пей, только осторожно – горячий.

- А вы?

- А нам-то зачем? – фыркнул Джар. – Нам уже поздно, мы отсюда все равно никуда не денемся.

Отчетливый холодок пробежал по коже, Патрик повернулся к Яну.

- Пей, пей, - успокоил тот. – Лучше будет, вот увидишь.

Отвар пах летом и скошенной травой. Принц вспомнил невольно стог сена, в котором они ночевали с Ветой.

- Ян, Джар… скажите мне, Вета… жива?

- Не знаю, - после паузы ответил виконт. – Здесь ее нет.

- Это ничего не значит, - вмешался Джар, - сюда не все попадают. Ее-то, может, сразу уведут, это мы вот тут… торчим…

- Не пугай человека зря, Джар, - мягко остановил его Ян. – Нет ее здесь, это точно. На земле ищи.

Патрик прихлебывал из кружки отвар и молчал. Молчал и Ян, глядя на него. Джар убрал с костровища треногу и поднялся.

- Пойду я… поброжу. А ты учти, виконт, что время кончается. Скоро ему пора.

- Я помню, - тихо ответил Ян.

Небо над головой оставалось все таким же серым, но воздух чуть-чуть потемнел. Вечер, что ли?

- У вас бывает ночь? – спросил Патрик.

- Нет. И дня не бывает.

- Здесь всегда так… серо?

- Всегда.

- А вы… что вы делаете тут?

- Не надо, Патрик, - попросил Ян. – Когда попадешь к нам насовсем, сам все узнаешь. Мне тоже… не очень хочется рассказывать об этом лишний раз. Да и нельзя.

- Прости.

Они снова замолчали.

Где-то вдалеке послышался волчий вой – сначала одиночный, потом подхватили другие, словно вся стая подняла кого-то и гонит к лесу. Патрик отставил в сторону пустую кружку, потянулся… Хорошо как. Нет кандалов на руках и ногах, утихла боль – да за одно это он готов был остаться здесь навсегда.

- Ты молодец, - тихо сказал ему Ян. – Ты правда молодец.

- Ты думаешь, я прав в том, что делаю?

- Прав ли ты, поймут только те, кто будет жить после нас. Но ты делаешь – и это главное. Ты… делай за себя и за меня, ладно?

- Я постараюсь.

- А боли не бойся. Она, в конце концов, конечна и всего только боль. Поверь, это не самое страшное… и даже смерть – тоже не очень страшно.

- Я знаю. Теперь я это точно знаю.

- Да… - Ян осторожно провел пальцами по дырам на рубашке принца. – Но тебе пора.

- Уже? Ян, но я… можно, я останусь здесь еще ненадолго?

- Нет, Патрик, - очень серьезно проговорил Ян, вставая. – Иначе ты останешься здесь совсем.

- Не самый худший вариант, - усмехнулся принц и тоже встал.

- Рано. Иди, прошу. Ты должен.

Пару секунд они смотрели друг на друга.

- Прощай, - тихо сказал Патрик.

- Нет, - поправил Ян. – До свидания.