*  *  *

 Где-то капала вода. Тихо – и оглушительно громко, и звук этот казался стуком земляных комьев, падающих на крышку гроба. Вода капала, капала… Патрик облизнул пересохшие губы. Кашель царапал горло.

Это только начало. Очень скоро за него возьмутся всерьез.

…Густав честно дал ему подумать – почти полных двое суток. Его не тревожили, только дважды в день приносили воду и еду – сытную, горячую, выносили ведро. Ночью Патрик почти не спал – не мог уснуть, лежал, отвернувшись к стене, и только к рассвету проваливался в короткое беспамятство. Вопроса, согласиться ли на предложение Густава, для него не существовало, как и сомнений в своей судьбе. Тревожило другое, вернее, другие – те, кто остался на свободе. Наверняка они уже ищут его, ведь минуло две недели. Станут ли продолжать дело без него?

Станут, подумал Патрик. Обязательно станут. Значит, ему нужно продержаться здесь живым чуть больше месяца… кстати, какое сегодня число? Успех их предприятия – его единственный шанс на спасение.

На третий день Густав сам пришел к нему в камеру. Остановился у топчана, вопросительно посмотрел на принца.

- Ну что? – спросил он. – Ты согласен?

Патрик покачал головой.

Густав помолчал.

- Жаль, - сказал он, наконец, спокойно. – Но ты сам выбрал. Патрик, поверь, мне не хочется этого так же, как тебе. Если передумаешь – тебе достаточно будет только сказать, и все закончится.

...Сначала все было спокойно и почти не страшно. Все та же камера жуткого, но уже знакомого вида, те же леденящие душу инструменты. Палач – неторопливый, обстоятельный мужик с густой короткой бородой – водил его по комнате, словно – и это было самое смешное – на экскурсии. Густой его голос журчал неторопливо и странным образом успокаивал, а в коротких, точных и почти ласковых жестах, которыми он касался всех этих железок, цепей, кнутов, чувствовалась… смешно – прямо-таки любовь к своему делу. Он был не любителем кровавой работы – он был мастером своего дела. А что дело такое – так не он виноват.

- Это вот, изволите видеть, дыба, - говорил палач, любовно проводя мозолистой ладонью по шерстяному хомуту. – Тут дело простое – виси дольше, кричи громче. Чем громче крикнешь, тем меньше провисишь. Вот сюда, извольте видеть, руки и вот таким вот образом они закрепляются. – У Патрика по спине поползли мурашки. – Если пытуемый оказывается упрям, то добавляется такой вот груз на ноги… но обычно одного верха хватает.

Гайцберг, сидя в углу, внимательно наблюдал за ними.

- Теперь идем сюда, - журчал голос. – Это у нас, извольте видеть, сапоги. Испанскими их называют, а я не знаю, так оно или не так…

Патрик, как мог, старался отвлечься – тщетно. Голос завораживал, лез в уши, не оставляя надежд на спасение.

- Ну, тут тоже просто – это у нас жаровня. Если кому, значит, холодно станет, - палач усмехнулся. – Тоже средство верное, прижгешь если – мигом язык развязывает. А уж если кто шибко упорный попадается, для тех у нас еще клещи есть…

«Господи, - молча сказал Патрик, - спаси и оборони».

- Ну, а тут вот самое простое, оттого и стоит у выхода. Это, поди-ка, всем известно, с люльки еще. Иль благородных-то не порют дома? – он засмеялся.

Да, самое простое – скамья, вытертая, почти отполированная сотнями тел, с ремнями возле ножек. Рядом – бадья с розгами.

- Розги – это так, для баловства, - сообщил палач, перехватив его взгляд. – Это для тех, кто послабже. А так - чаще вот, - он ухватил длинный, тонкий на конце и толстый у основания ременный кнут. – Тоже средство верное, хоть и из простых. Ну да сейчас сами увидите.

Он перевел вопросительный взгляд на Гайцберга – тот кивнул. Двое солдат быстро толкнули Патрика на скамью – он едва успел рвануться, притянули руки и ноги, примотали ремнями, подняли на голову рубашку.

- О, да вы, вижу, человек опытный, - с уважением проговорил палач. – Чья работа? Чаю, не наша, не столичная?

Патрик молчал.

- Каторжанин, - подал голос Гайцберг, наблюдавший за ними с явным удовольствием.

- Видно, - хмыкнул палач. – Те, говорят, больше плети любят. Ну, а мы по старинке…

…Потом Густав подошел, сгреб его за волосы, приподнял голову.

- Что скажешь? Не передумал?

- ……! – прохрипел в ответ Патрик.

Густав пожал плечами и снова кивнул палачу.

…Казалось, прошла тысяча лет, хотя день еще даже не закончился – только-только потемнело небо за решеткой окна. К вечеру начался озноб, в висках словно бухал молот, перед глазами плавали круги. Лихорадка. Завтра будет еще хуже. Надо уснуть. Надо. Спина горит огнем, саднят запястья, саднит горло – как ни пытайся сдерживаться и молчать, гордость не бесконечна.

Загремел ключ в замке, заскрипела дверь – принц не поднял головы, не шевельнулся. Шаги – неторопливые, тяжелые… неужели минула ночь и начинается новый день?

Багровый туман перед глазами слегка рассеялся – кто-то поднял его голову и поднес к губам чашку. Холодная вода обожгла сорванное горло. Патрик закашлялся, жадно глотнул еще, еще…

- Кто здесь? – хрипло спросил он, когда вода – так быстро! – кончилась.

- Я это… - негромко ответил чей-то голос.

Вывернув шею, Патрик повернул голову, прищурился. Кряжистый и широкий бородатый человек передвигался по камере почти бесшумно. Одет он был как мастеровой… и если б не окладистая борода и густой кашель, Патрик ни за что не признал бы в этом аккуратном, неторопливом ремесленнике – палача.

- Что еще? – устало спросил принц, отворачиваясь.

- Лежите, ваша милость, - успокоил его палач. Пристроил на столе фонарь, поставил кувшин, сел рядом с ним на топчан. Развернул принесенный с собой узелок, деловито засучил рукава. – Я вас подлатаю маленько. Лежите спокойно, только рубаху снимите, чтоб мне сподручней было.

- Это еще с чего? – изумился Патрик, попытавшись встать.

- Приказ, - развел руками палач. – Велено смотреть за вами, чтоб не померли раньше времени. Ну и так… по-человечески если, тоже…

- Это мне нравится, - заметил Патрик, кое-как стянув порваную рубашку, и снова лег лицом вниз. – Днем калечим, ночью лечим. У кого ж такое чувство юмора? У Гайцберга, что ли?

- Зря вы так, - вроде обиделся палач. – У меня ведь, кроме приказа, и сердце есть. А уж что днем – не обессудьте, работа у меня такая. Ну, вы тихонечко лежите, только постарайтесь не кричать, ладно? У этих стен тоже уши есть.

Патрик кивнул, вцепившись зубами в костяшки пальцев. В воздухе разлился резкий травяной запах.

- А вообще я вам вот что хотел сказать, - говорил палач, втирая в опухшие рубцы мазь. – Вы, когда придется, расслабьтесь, свободно лежите, как в постели. Оно и легче будет. Поди, заметили уж – я вам кровь отворил, а серьезных ран нет, так, шкурка содрана. Я свое дело знаю, оттого мне вас и отдали. То счастье ваше… попали б вы к Кривому – уже бы кровью плевали. А я аккуратно… вроде и приказ выполнил, и вы живы. Хотя если до огня дело дойдет, тут я вам ничем помочь не смогу, все всерьез будет. Ну, а пока не дошло – я постараюсь, беду-то отведу.

- За что ж такая милость? – простонал Патрик. – Или опять приказ?

Палач помолчал. Пальцы его двигались размеренно, жестко, но умело, не причиняя лишней боли.

- Вы зря так, ваше высочество, - проговорил он наконец очень тихо. – Я ведь помню вас… вы мальцом еще были, когда я сюда работать попал. Сынка моего батюшка ваш, царствие ему небесное, - он перекрестился, - помиловал. Тому уж дело давнее, но разве забудешь? А я вас сразу признал. Его Величеству я по гроб жизни обязан, а за батюшку вашего я и вам добром отслужу.

Патрик снова повернул голову, пытаясь рассмотреть лицо палача.

- Как тебя зовут?

- Мартин, ваше высочество. Лежите смирно, скоро закончу.

- Мартин… Просьбу мою выполнишь?

- Какую же? Не трогать, что ли? Ну, так это не от меня… не в моей это власти.

- Нет… Записку… весточку передашь?

Мартин остановился – и испуганно замахал руками:

- И не просите даже, не стану!

- Прошу тебя!

- Боюсь я, ваше высочество. Узнают если – мне головы не сносить. Не обессудьте… строго у нас с этим.

Он осторожно похлопал Патрика по руке.

- На бок повернитесь-ка… Ну, здесь вовсе ничего, к утру сойдет...

- Мартин… я очень тебя прошу. Если ты и правда хочешь помочь – передай. Всего два слова. Мне очень надо.

- Не могу я, - виновато сказал палач. – Никак нельзя.

Какое-то время оба молчали.

- Ладно, - проговорил, наконец, Патрик. – Нет – значит, нет. Забудь.

- Простите, - еще раз вздохнул Мартин. – Не могу.

Он отряхнул руки, встал.

- Ну, все. Нате-ка вот, глотните… тут настой травяной, лихорадку сбивает. Легче? Ну и славно. Завтра вроде ничего особо готовить не велели, так что вы будьте покойны. Только уж как возьмусь за вас, вы кричите громче, не подведите меня, ладно?

Патрик коротко засмеялся, закашлялся.

- Крепитесь уж, ваше высочество. А то и вовсе… - палач оживился, - сказали б этому кату то, что надо ему, да и шли бы себе на все четыре стороны? А?

- Я подумаю, - через силу усмехнулся Патрик. – Но обещать не могу.

- То дело ваше…

Мартин прикрыл его рубашкой, осторожно поправил тощее одеяло. Взял фонарь, кувшин и узелок, пошел к выходу.

- Спасибо… - сказал ему вслед Патрик.

- Не за что, - ответил тот, не оборачиваясь.