В просторной,
светлой комнате на втором этаже царила тишина, несмотря на необычно большое
число народу. Никогда прежде не бывало, чтоб в святая святых тюремного
государства – кабинет начальника - вваливались разом солдаты, заключенные,
придворные… и король, угрюмо сидящий за большим столом, барабаня по столешнице
пальцами. Закуски, пустые бокалы – все сдвинули в сторону, только ваза с
фруктами возвышалась перед Его Величеством. Все остальные стояли навытяжку –
все, кроме двоих солдат, удерживающих за связанные за спиной руки арестанта,
развалившегося на табурете. Он – неслыханно! – сидел в присутствии короля, да
так вольготно и спокойно, словно не его тут рассматривали со всех сторон,
словно с рождения привык – сидеть, когда другие стоят или суетятся вокруг него.
И суетились – толстый, лысый цирюльник, мокрый от пота и страха, торопливо
соскребал с негодяя клочковатую бороду и усы. Грязные светлые пряди падали на
голые плечи, на пол, открывая худое лицо, украшенное ссадиной чуть ниже виска.
Наконец
цирюльник обтер лицо клиента засаленным полотенцем и торопливо поклонился
королю. Тот сделал жест рукой, Гудка швырнул несколько монет – и мастер, собрав
имущество, растворился в воздухе. Король поднялся, подошел к арестанту. Сделал
еще знак – солдаты вздернули того на ноги.
Текли
томительные минуты.
Наконец
король приказал:
- Все – вон!
Давка у
двери, вихрь сквозняка – в комнате остались только Гудка, король, Седвик и
Диколи. В солнечных лучах, падавших на пол, кружились, оседая, пылинки.
Король
неторопливо обошел пленника со всех сторон, так же неторопливо приказал:
- Развернуть!
Диколи дернул
бродягу за плечо, повернул спиной к окну, наклонил… На худой, исчерченной
старыми шрамами спине арестанта темнела под левой лопаткой странная родинка – в
виде креста.
Задумчиво и
брезгливо Густав развернул его, приподнял подбородок пленника. Тот повел
головой, высвободился. Король хмыкнул. Покачавшись с носков на пятки, постоял…
и – будто даже недоумевающее - сообщил Диколи:
- Этого не
может быть.
- Сир… -
хрипло начал Диколи.
- Этого не
может быть, - повторил король и обратился к бродяге: - Я же видел тебя мертвым.
Тот не
ответил, только презрительная усмешка скользнула на миг по его губам.
- Я узнал бы
его из тысячи, сир, - прошептал Диколи. – Но посмотрите еще… у Патрика должен
быть шрам на бедре – свалился в детстве с лошади и…
- У него этих
шрамов… - перебил раздраженно Гайцберг. Пригляделся: - Вот это – явно след
ранения. И вот здесь… и тут. Как ты выжил, скотина? После такого не выживают.
Арестант
молчал.
- А вот это…
да кто угодно не выжил бы!
Брезгливо,
едва касаясь, он провел пальцами по старому шраму. Патрик отстранился с
презрением. Король так же брезгливо, но сильно ударил его в живот – тот охнул,
скорчился... Гайцберг удержал его, схватив за волосы.
- Как ты
выжил, мразь?! – процедил он сквозь зубы. – Как?! Или ты вернулся с того света?
Дрянь, мерзавец, ублюдок! Отвечай!
- Считай… что
так… - выдохнул Патрик.
Король
отпустил его, отшвырнул, отряхнул ладони.
- Может, я
сплю? – поинтересовался он в пространство.
Патрик
кое-как выровнял дыхание, выпрямился.
- Что,
Гайцберг, - насмешливо и хрипло проговорил он, - не спится ночами? Все еще
боишься и ждешь? Или до меня никто не говорил тебе, что ты подлец и
ничтожество?
Новый удар
швырнул его на пол. Господин Гудка тихо крякнул в густые усы.
- Да будь ты
проклят! - с отчаянием сказал король. – Будь проклят весь ваш род Дювалей!
- И ты в том
числе, - простонал Патрик, пытаясь подняться.
Густав
размахнулся было, чтобы пнуть его ногой – и неожиданно успокоился.
- Ладно.
Значит, это судьба. – Он повернулся в сторону начальника тюрьмы,
прикидывавшегося собственной тенью, и Диколи. – Заковать. В Башню. Пальцем не
трогать, чтоб ни один волос с головы не упал. Он мне нужен. За жизнь ответите
головой. И чтоб ни одна живая душа… слышали?
Франц Гудка
обреченно вздохнул. Вот она, неприятность, в полной красе. Похоже, птица
попалась важная… может, за поимку награду дадут? Ага, дадут, как же. Скажешь
спасибо, если голова на плечах уцелеет…
|